Сезон охоты на кротов - Евгения Витальевна Кретова

Это важно — чувствовать, что ему не все равно, что он готов разделить с тобой самый безумный план.

«Ты это все себе выдумала, — Виктория завела Бонифация в лифт, прислонилась к стене и прикрыла глаза. — Ты придумала, что он рыцарь и бросился к тебе на помощь. Он не смог или не захотел отказать классному руководителю его сына, которая передала его координаты и на которую ты так мимо сослалась при знакомстве».

Выйдя из кабины, Тори отперла дверь и впустила Буньку. Сбросив с плеч куртку, она разулась, прошла в кухню.

— Где тут твоя еда? Показывай, — проговорила.

Лабрадор сел у пенала, ткнулся в него носом. Распахнув дверцу, Виктория обнаружила там здоровый мешок с кормом, насыпала в миску по инструкции. Налила воды в другую миску, только тут заметив, что Бонифаций не ест.

— Кушай! Ешь! Можно, — собака не трогалась с места, смотрела с тоской. — Господи, что тебе сказать, чтобы ты поел? Разрешаю… Ешь… Можно…

Повторяла она. Не выдержав, она опустилась на табурет, прикрыла лицо ладонями и заплакала — от обиды, разочарования и тоски, от невозможности что-то исправить и собственной ничтожности и неудачливости.

— Что же я такая… невезучая, — заревела она в голос.

Горячие слезы хлынули из глаза, воздух распирал легкие, не позволяя сделать глубокий вдох, перед глазами потемнело. Ее голос отзывался в тишине просторной квартиры, перекатывался, словно неповоротливый зверь, о стены и возвращался к ней. Бонифаций, вздохнув, лег на ее ноги, положил теплую голову на колено.

Виктория рассеянно погладила его, вытирая другой рукой слезы — собака смотрела на нее с тоской. Поймав движение девушки ткнулась носом в ладонь, втянув через ноздри слезы девушки, заглянула в глаза.

«Ты же меня не оставишь?» — металось в их глубине.

— Нет, не оставлю. Я с тобой, Буня, я с тобой.

Она опустилась на пол, поджала под себя ноги и обняла собаку за шею. Слезы продолжали душить ее, она не стеснялась их, не вытирала, позволяя некрасиво стекать на подбородок, пачкать футболку и оставлять темные пятна на джинсах.

— Почему я такая невезучая, а, Бунька? — Спросила севшим от плача голосом.

Бонифаций чмокнул ее в щеку, лизнул в ухо.

— Давай, кушай, я никуда не денусь, я тут.

Собака недоверчиво покосилась на нее, но принялась хрустеть кормом, постепенно увлекаясь.

— Вот так, так-то лучше, — бормотала Виктория, поглаживая мягкую шерсть лабрадора.

Краснодар, четверг

Школа гудела, словно улей — обычное состояние учебного заведения: младшие классы с визгом носились в рекреации, подростки-старшеклассники басили у диванчиков, деловито обсуждали сериалы или списывали алгебру на подоконниках, карауля, чтобы «училка не заметила». Цветы в коричневых глиняных горшках подбирались и будто бы даже замирали в надежде, что их не снесут. Со звонком они в последний раз вздрагивали и с облегчением выдыхали на сорок минут, до следующей перемены.

Сегодня Виктория понимала их особенно хорошо. Она старалась пройти такой же незамеченной в библиотеку, прикрыть за собой дверь и отгородиться от роя голосов и пытливых взглядов: сегодня все обсуждали арест Илантьева, строили предположения о его виновности и страшном московском прошлом. И косились на нее, Викторию.

Она прошла через вестибюль, поднялась на второй этаж и свернула к библиотеке. Выдохнула с облегчением — здесь было тихо.

— Виктория Владимировна! — услышала и присела от неожиданности: директор.

Василий Егорович догонял ее, следуя со стороны учительской. Махнув рукой, поманил за собой, снова вниз, через вестибюль. Виктория поняла — в директорский кабинет. Вздохнув, с грустью посмотрела на табличку «Библиотека», до которой она не дотянула всего пару шагов, направилась за директором, окуная снова в толчею большой перемены с той только разницей, что теперь весь шум был ей не в спину, а в лицо. Злые перешептывания и острые взгляды, под которым становилось неуютно, словно она сделала что-то ужасное. Кто-то отводил взгляд, кто-то — с жадным любопытством ловил признаки отчаяния на ее лице.

— Походите, — Василий Егорович пропустил ее вперед и запер за ней дверь.

Виктория застыла посреди кабинета — сесть ей не предложили. Вместо этого директор прошел к окну, плеснул себе в высокий стакан воды и жадно выпил. Какое-то время смотрел в окно, тянул время. Виктория не стала торопиться к нему на помощь, ждала.

— Нда-а, — протянул, наконец, директор. — Ну и в историю вы нас всех втянули…

Виктория продолжала молчать, прекрасно понимая, к чему клонит начальник. Он развернулся и посмотрел на Викторию в упор.

— Молчите? — спросил, словно нашкодившую ученицу. — Как думаете теперь выкручиваться?

На прямой вопрос промолчать уже не выходило. Виктория откашлялась, проговорила со всей беспечностью, на какую оказалась способна:

— А нужно выкручиваться?

Василий Егорович побагровел. У него округлились от ужаса глаза, на гладко выбритый щеках выступили пятна, голос задрожал:

— Вик. тория Владимировна, — он словно выжимал из себя слова, — я прошу вас не шутить таким образом. Вы, верно, не очень понимаете в какое дерьмо мы все влипли по вашей милости…

— Нет, не понимаю. Просветите, пожалуйста.

Директор с шумом поставил стакан, который все это время вертел в руках, на подоконник, шагнул к своему столу.

— Меня предупреждали, что от вас будут одни хлопоты, мне говорили. Я не придал этому значения. Надеясь, что вы поняли свои прежние ошибки, что осознали… Что впредь будете внимательнее и осторожнее…

— Так и есть, — заверила его Тори, с удивлением обнаружив, на сколько уверенно и спокойно звучи ее голос. — Я все осознала, прочувствовала и приняла к сведению…

Мужчина резко обернулся:

— Вы издеваетесь?! — взвизгнул он. — Я вас просил, я вас умолял быть осмотрительнее с этой вашей библионочью. А сейчас…

Он замолчал и побледнел от ужаса, словно за спиной Виктории выросло привидение. Девушка покосилась, но, конечно, ничего не обнаружила.

— А что сейчас?

Василий Егорович решительно сел за директорский стол, ударил кулаком, рассыпал карандаши по столешнице.

— Вот что, — резко выдохнул, — мне эти ваши штучки надоели. Вот тут сидят. — Он провел ребром ладони поперек горла и тяжело уставился на Викторию. — Поэтому жду до конца рабочего