Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

думайте, что она выкажет полную силу своей любви, нет! В ту самую минуту, когда муж готов увлечь ее к дивану, она спохватывается:

– Я обещала маменьке скоро быть дома, пора уж! Темнеет.

Была – и нет ее… Львов огорченно возвращается к письму: хи, влюбленный рыцарь нашел Прекрасную Даму, Дульсинею Тобосскую! Чем Иван – не Дон Кихот? Снова аналогия с классическими примерами. Что делать, если подсчитано, что в мире всего двадцать семь основных сюжетов, а прочие – лишь вариации.

…В кабинете Екатерины II – канцлер Александр Андреевич Безбородко, человек умный, дипломатичный, образованный, хитрый, к тому же с отличной памятью и работоспособностью. С некоторых пор он заприметил Николая Львова, тот поразил его увлеченностью архитектурой, знанием Палладио, античности, прекрасным вкусом. Не получив специального образования, он тем не менее имел свой взгляд на архитектуру, был дружен с Кваренги, Камероном, думал о русском стиле в архитектуре.

Екатерина доверяла Безбородке покупку произведений искусства за границей, а тот в свою очередь прислушивался к советам и отчетам Львова, который усердно посещал тамошние музеи, изучал коллекции картин и в письмах описывал свои впечатления. Писал с забавными подробностями. Восторженно – о Рафаэле (называл его «божественным»), о Тициане, Гвидо Рени, о Дель Сарто.

Зато Рубенса считал грубым и даже непристойным. Отзывался о знаменитом фламандце насмешливо: «Три грации, предородные, титьки круглые, фунтов по шесть. Стоят спокойно. Но тела их кажутся падучей болезнью переломленными… Остров Цитеры – торговая фламандская баня, исполненная непристойностями. Там иной сатир сажает себе нимфу… не на стул; другой ухватил ее за то место, где никакой хватки нет… Если кто хочет полюбоваться на жену Рубенсову, то, несмотря на то, что она вся голая, гляди только на голову. Кажется, что ревнивая кисть ее супруга для того собрала все пороки тела женского (особливо ниже пояса), чтобы и в картине никто им не воспользовался».

Язык путешественника и остроумца – совершенно раскованный, разговорный, под стать нашим временам. И насмешливости он в Италии, где был два года назад, не потерял. О добродетели в Неаполе писал: «Как хрупок трон этого божества!» У Львова, опередившего в языке свое время, в письмах не встретишь сентиментальных выражений, вроде «умиленное явление», «слезы, смешанные с кровью… струились по бледным ланитам», «это разрывает мое чувствительное сердце» или «восхищение помрачается слезами прискорбия». И то, что ему не нравятся толстухи Рубенса, неудивительно. Ведь дома его ждет несравненная Машенька, тонкая, грациозная, с узкой талией и милой округлостью лица…

А в разговоре с Безбородко Львов, конечно, полон учтивости.

Императрица решила порадовать своих внуков новыми игрушками, которые были бы вполне настоящими. Она повела с Безбородко речь о дорогом ее внуке Александре и с охотой рассказывала:

– Александр Андреевич, знаешь ли ты, что я сочинила «Азбуку» для своего любимца, придумала изречения? Написала, что все люди родятся «голыми», по рождению все равны. Совсем как у Руссо!.. Азбука моя начинена картинками, а цель ее – раскрыть ум для внешних впечатлений, возвысить душу и образовать сердце… Ах, что за характер у моего Александра! Ему неведомы досада или упрямство, он всегда весел, щедр, послушен и всегда занят, ни минуты праздности. Никто не доставлял мне такой радости, как он…

Безбородко кивал головой.

– Я хочу, чтобы ты, батюшка, нашел умелого человека, который делал бы настоящие корабли, как у Петра Первого. И еще построил бы летний домик, дачу для Александра. Найдется у тебя такой архитектор?

– Есть, ваше величество, весьма образованный человек, на все руки мастер и вкус имеет отменный – это Львов Николай Александрович.

– Какой Львов? Уж не тот ли, с которым Державин в дружбе?.. Ах, послушай, какие стихи сочинил Державин на день рождения моего внука:

Гении к нему слетели

В светлом облаке с небес;

Каждый гений к колыбели

Дар рожденному принес:

Тот принес ему гром в руки

Для пребудущих побед;

Тот художества, науки,

Украшающие свет…

Тот принес ему телесну,

Тот душевну красоту,

Прозорливость тот небесну,

Разум, духа высоту…

Но последний, добродетель

Зарождаючи в нем, рек:

«Будь страстей твоих владетель,

Будь на троне человек!»

Я написала нравоучительные сказки для внуков; так хорошо, кабы этот Львов их прочитал и в своем проекте отразил, – добавила Екатерина.

На другой день при встрече с Безбородко Львов получил от него царский заказ:

– Ты уж постарайся, Николай Александрович, найти сказкам ее величества применение в той даче.

– Без сомнения! Сказки будут в парке! – отвечал Львов и в тот же вечер взялся за чертежи.

Не прошло и месяца, как нескладный, неловкий, на толстых ногах Безбородко, пряча глаза, тихим голосом докладывал императрице проект «дачи Александровой».

– В сей части парка будет представлено царство царевича Хлора, в этой – мостики меж прудами. А тут – царство роз… без шипов.

– А не замечен ли Львов в сношениях с этими… как их? Франкмасонами, розенкрейцерами… С ними якшается мой сын.

– Да кто теперь не занимается теми глупостями? Вот и Иван Долгорукий, князь, уж как настрадался от Бирона, а тоже… Видали его у графа Строганова.

– Так они же в родстве, и потом граф – мой приятель, – заметила Екатерина и помахала веером. – Итак, батюшка, пусть Львов строит. А корабли, про которые я тебе говорила?

– Готовы, ваше величество. Совсем как у царя Петра, – сказал Безбородко, приоткрыв дверь. – Войди, Николай Александрович.

Львов вошел, держа в руках новенький лакированный корабль.

– Славно, славно, – оглядев его, заметила царица. – Жалую тебе с моей руки перстень.

…Время идет, а милую Машеньку, жену, Львов ждет целыми неделями. Шесть часов пополудни. Хмарь и мокрый туман над Петербургом…

Маше уже двадцать семь лет. Они встречаются мимоходом, она прибегает украдкой, обманывая матушку, а это – грех! Господи, помоги им с Львовинькой!..

И Львов снова идет на поклон к ее отцу, суровому сенатору.

Дьяков на этот раз говорит более мягким голосом, но слова все те же:

– Не могу я благословение родительское дать дочери.

Не дослушав конца разговора, Машенька бросается в прихожую, хватает накидку и бежит, не скрываясь ни от кого, прямо к дому Львова. Открывает дверь своим ключом и ждет мужа.

Они кинулись друг к другу, и в объятии их слились отчаяние и ужас, любовь и страсть…

Долго в тот вечер, не боясь ни матушкиных, ни батюшкиных угроз, пробыла Маша у Львова. И не в тот ли вечер впервые написала на бумажке: «Отныне я Л…»? Во всяком случае, именно тогда Левицкий, их поверенный и друг, взялся за новый портрет Маши.

Когда-то, три