О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

И тут я оледенел от ужаса. У собак оказался конкурент. Златокудрый малыш засовывал в муку указательный пальчик, потом клал в рот и сосал с блаженным видом.

– Поглядите туда! – охнул я.

Лицо живодера просияло отцовской гордостью.

– Угу! – весело сказал он. – Моя мука по вкусу не одним псам да кошкам. Замечательная штука, а уж питательна!

К нему вернулось хорошее расположение духа, он чиркнул спичкой и безмятежно запыхтел короткой трубкой, обильно инкрустированной свидетельствами его жутковатого ремесла.

Я заставил свои мысли вернуться к причине моего появления тут.

– Джефф, пожалуйста, рассеките сердце, – сказал я.

Джефф ловко располосовал могучее сердце сверху донизу, и я тут же понял, что получил ответ на свой вопрос. Предсердия и желудочки были почти заполнены пушистыми выростами из клапанов. Бородавчатый эндокардит, частый у свиней, но очень редкий у рогатого скота.

– Вот что убило вашу корову, мистер Крэнфорд, – сказал я.

Крэнфорд нацелил нос на разрезанное сердце.

– Чушь собачья! Вы что, хотите, чтоб я поверил, будто такие малюсенькие штуковины свалили взрослую корову мясной породы?

– Не такие уж они малюсенькие. Вполне достаточные, чтобы преградить путь крови. Мне очень жаль, но ваша корова погибла от болезни сердца.

– А молния как же?

– Боюсь, ни малейших признаков. Вот, сами посмотрите.

– Ну а мои восемьдесят фунтов?

– Я очень сожалею, но это не меняет фактов.

– Фактов! Какие там еще факты! Я вот утро потратил, приехал сюда, а вы ничего мне такого не показали, чтоб я свое мнение изменил!

– Мне больше добавить нечего. Картина абсолютно ясная.

Мистер Крэнфорд замер в обычной своей позе нахохлившейся птицы. Он прижал ладони к пиджаку и шевелил пальцами, словно поглаживая свои любимые банкноты, которые от него ускользали. Ушедшее в воротник лицо, казалось, заострилось еще больше.

Потом он обернулся ко мне и предпринял жуткую попытку улыбнуться. А его глаза, нацеленные на мои лацканы, мужественно пытались подниматься дюйм за дюймом. На мимолетный миг они встретились с моими и тут же с тревогой метнулись вбок.

Он отвел меня в сторону и обратился к моей гортани. В его хриплом шепоте зазвучала улещивающая нота.

– Вот что, мистер Хэрриот, мы же с вами понимаем, что к чему. И вы не хуже меня знаете, что для страховой компании это почти и не убыток вовсе, не то что для меня. Так почему вы не можете написать, что молния ее убила?

– Даже если я знаю, что дело не в молнии?

– Так, чтоб ей, какая важность-то? Написать-то вы можете? Никто и знать не будет.

Я почесал в затылке:

– Меня, мистер Крэнфорд, беспокоит, что я буду знать.

– Вы будете знать? – в полном недоумении произнес фермер.

– Вот именно. И напрасно вы… я не могу выписать вам удостоверение на эту корову, и все тут.

Растерянность, недоверие, разочарование сменялись на лице мистера Крэнфорда.

– Ладно! Так я вот что вам скажу. Я этого так не оставлю. Поговорю с вашим хозяином насчет вас. – Он резко обернулся и показал на корову. – Никаких признаков болезней тут нет. И нечего меня за нос водить, будто причина – эти штучки в сердце. Просто вы своего дела не знаете! Не знаете даже, что это за штучки!

Джефф Мэллок извлек изо рта свою невообразимую трубку:

– А я вот знаю. То самое, что я говорил. Застой в легких получается, когда молоко из молочной жилы назад в тело попадает. Добирается, значит, до сердца, ну, тут уж все. И что вы там видите, так это, значит, свернувшееся молоко. Вот оно что такое.

Крэнфорд тотчас набросился на него:

– А ты помолчи, безмозглая твоя башка! Толку от тебя, что вот от этого тут! Мою хорошую корову молния убила. Молния! – Он чуть не надорвался от последнего вопля. Потом взял себя в руки и сказал мне уже спокойно: – Вы еще обо всем этом услышите, мистер Всезнайка! А сейчас я вам только одно скажу: ноги вашей больше на моей ферме не будет!

Он повернулся и ушел своей торопливой походкой.

Я попрощался с Джеффом и устало забрался в машину. Ну, все вышло лучше некуда. Если бы труд ветеринара сводился только к лечению больных животных! Куда там! Сколько еще всяческой всячины!

Я включил мотор и уехал.

Мистер Крэнфорд не стал откладывать надолго исполнение своей угрозы. Он явился в приемную на следующий день сразу же после обеда. Мы с Зигфридом услышали бряцание дверного колокольчика, как раз когда расположились насладиться сигаретой после сытной трапезы. Мы не пошевелились, так как фермеры обычно сразу же входили, едва позвонив в дверь.

В отличие от нас собаки не отступили от своего правила. Утром они долго бегали по вересковой пустоши в холмах и только что кончили вылизывать свои миски. Усталые, с туго набитыми животами, они свалились храпящей кучей у ног Зигфрида. Больше всего на свете они жаждали десяти минут покоя и мира, однако, преданно следуя возложенному на себя долгу свирепых стражей дома, они без малейшего промедления взвились с коврика, заливаясь бешеным лаем, и ринулись в коридор.

Люди часто недоумевали, почему Зигфрид держал пять собак. И не просто держал их в доме, но брал с собой повсюду. Когда он отправлялся по вызову, его, бывало, трудно углядеть среди косматых голов и виляющих хвостов. И всякий, кто приближался к машине, в ужасе отшатывался, услышав свирепый лай, увидев в окошках оскаленные клыки и пылающие злобой глаза.

«Я не в силах понять, – говорил Зигфрид, ударяя кулаком по колену, – почему люди видят в собаках живые игрушки. Собаке необходимо выполнять ту или иную функцию. Сторожить, пасти овец, выслеживать и приносить дичь, быть поводырями. Но хоть убейте, не пойму, кому нужно, чтобы эти твари просто болтались в доме!»

Он постоянно провозглашал это кредо – часто из-за ширмы болтающихся ушей и высунутых языков, если сидел в машине. Его слушатель в изумлении переводил взгляд с огромного грейхаунда на крохотного ягдтерьера, со спаниеля на уипета и на скотчтерьера, но никто ни разу не спросил Зигфрида, зачем он держит своих собак.

По моим расчетам, свора налетела на мистера Крэнфорда на повороте коридора, и всякий человек, более слабый духом, конечно, обратился бы в бегство, но я услышал, как он упорно пролагает себе дорогу вперед. Когда он появился в дверях гостиной, то отмахивался от собак снятой шляпой. Маневр не слишком разумный, так как лай стал почти истерическим. Глаза мистера Крэнфорда выпучились, губы шевелились, но до нас не доносилось ни звука.

Зигфрид, как всегда сама учтивость, встал ему навстречу и указал на кресло. Губы у него тоже шевелились, несомненно произнося любезные слова приветствия. Мистер Крэнфорд захлопал полами черного пальто, пронесся по ковру и опустился в кресло, как на ветку. Собаки окружили его кольцом, сели и затявкали на него. Обычно после такой бурной встречи они измученно валились на пол, но во внешности или в запахе мистера Крэнфорда им что-то не нравилось.