Дети немилости - Ольга Онойко

— Ничего такого, что я не знала бы сама.

Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.

— Обними меня, Мори, — сказала она. Я и так её обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потёрлась носом о моё плечо.

— Знаешь, Мори, — невнятно проговорила она, не поднимая головы, — несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас, и могу любить тебя.

Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.

— Эррет, — жалобно сказал я. — Меня что, скоро убьют?!

Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подёргала за серьгу.

— Глупый, — сказала она. — Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить тебя кем-нибудь другим.

Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обречённая сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова её природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь её частью…

Мысль моя остановилась.

— Аллендор, — сказал я после недолгого молчания. — Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.

Эррет вздохнула:

— Мы — настоящие.

— Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? — тихо спросил я.

Эррет отвела взгляд: глаза её сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.

…Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниёт разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми — безнадёжная битва с Ней.

Никто не свободен от Неё, и сама Арсет происходит от Её сил.

Та, что любит выигрывать честно.

Это Её игра.

Как? Как обойти западню, поставленную тем, кто настолько огромнее человека? Разве это возможно? «Хорошо, — подумал я. — Но маги, которые слишком близко, решились… Ведь это их замысел, Лаанги и Каэтана». Мне вспомнилось окно в Бездну, зияющее в покоях Лаанги, и помимо воли я задумался о том, как выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах — минули века… он ушёл по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.

Сколько же они ждали?

«И понять их, — пришло на ум, — не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры… Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.

Проку от этого никакого.

Эррет молчала.

Я вздохнул.

— Эррет, — печально сказал я. — Что написано у меня на роже?

Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.

— Меланхолия, — поразмыслив, ответствовала она, — и желание заморить червячка.

Она была бесовски права.

— Я не о том, — уныло сказал я.

— Я понимаю.

Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моём лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.

«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облечённому ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твёрдости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нём как никто.

«Серебряная дорога», очищающая разум.

«Звёздный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.

«Ладья мёртвых», призывающая души предков для мудрых советов.

Заканчивая этот грозный и величественный набор, одолеваемая лукавством Эррет пошалила, украсив меня «оком любви», знаком, привлекающим нежные чувства; так, во всяком случае, она сказала. Я не нашёл «ока» даже перед зеркалом, смывая ввечеру роспись. Эррет сказала, что начертила знак в другом каноне, не изысканным стилем Тавери, а так, как чертят на западе. Там в обычае крохотные знаки, почти незаметные издалека. Эррет спрятала «око» возле «доспеха», и оно потерялось в завитушках. Но Лаанга не мог не заметить знак, глазами либо иным чутьём, и я терялся в догадках, так это или нет, и имеет ли это какое-либо значение.

Остальное я по мере сил разгадывал.

Понять «Корону» было проще всего — она означала мою роль в происходящем, нежеланный титул Господина. «Ладья» направляла мой взгляд; она указала мне на Аргитаи… или на Ирву, Среднюю Сестру? Чем усерднее я пытался вспомнить, тем менее во мне было уверенности. Мелькнула мысль, что дольше всего я разглядывал не саму прабабку, а сапфировую звезду Арсет у неё в руках. Впрочем, мудрый совет от мертвеца я в любом случае получу; зря ли рядом со мною Онго?

«Дорога» могла значить многое. Будучи снята с лица, она превращалась в мощное боевое заклятие, а символических значений имела полдюжины. «Дорога» допускала даже буквальное толкование, означая, собственно, дорогу туда, куда следовало попасть, но кроме этого — дорогу судьбы, духовный путь, уничтожение препятствий, как чисто физических, так и тех, что на пути разума. Я склонялся к последнему: мне крайне необходимо было избавиться от ложных догадок и прояснить мысли.

В этом ряду прагматичный «доспех» значил слишком мало, а значит — слишком много, тем более в связи с «оком», которым Эррет мне удружила. Я сотню раз перечитал скупые строки Энциклопедии: высшего смысла у «доспеха» не было. Защита, мощная защита, не более. Была мысль потребовать у Комитета мага, специализирующегося на знаках, но тогда пришлось бы вводить в круг посвящённых ещё одного человека, а этого мне не хотелось. В конце концов, есть масса научной литературы.

На голодный желудок думать получалось плохо. Я пришёл к выводу, что Эррет, как всегда, права, и пора перекусить. Когда размышления о судьбах мира перестают быть видом досуга, то делаются весьма утомительны, и к тому же во рту у меня пересохло… Я поднял голову и наткнулся взглядом на фонтанчик.

…Ребёнком я не узнавал Ирву на портрете; художник изобразил её ослепительно белокожей. Высохшая плоть прабабки была черна от бальзамирующих веществ, и только одежды оставались так же белы, как у священницы на холсте. Лицо её некроманту удалось не слишком хорошо, но масок Ирва не любила. Скулы и уши она прятала под тяжёлым серебряным венцом, почти шлемом; надо лбом светился крупный сапфир. От неё пахло травами, и когда по вечерам она рассказывала мне сказки, то долго ещё после её ухода простыни и одеяло хранили этот запах, родной и уютный. Я смотрел в изукрашенный потолок, пока тот не начинал показывать мне странные причудливые картины, а фонтанчик в углу журчал, блестели капли на серебряных волосах Заступницы, и вот, наконец, надо мною склонялся полузнакомый, неизъяснимо прекрасный лик — женщина, темноволосая, с глазами оттенка светлой сирени — Арсет…