Неоновый дневник - Дина Кей

которая возникла у меня после сексуального насилия. Многие думают, что дети быстро все забывают, но я все помню. Мое тело все помнит. Я стала трогать себя там, где он трогал меня, когда «играл» со мной. Так он это называл.

Я проглатываю горькую слюну, в носу щиплет. Может, и правда, забить на все хер, и рассказать ей? Мои демоны слишком долго скребут меня изнутри, и у меня больше нет места для шрамов. Женщина, которая должна мне помочь, молчит, и я продолжаю:

— Я трогала себя дома, в школе, на улице. Как только я начинала чувствовать тревогу — я засовывала руку в трусы. Другие взрослые люди — мои родители, учителя, просто отводили глаза. Они не знали, или не хотели объяснить шестилетнему ребенку, что так делать не стоит. Зато, эту тему подняли на родительском собрании, и родители других детей решили, что им не стоит дружить со мной. Я стала изгоем, надо мной смеялись, обзывали. Дети в классе объявили мне бойкот. Я, наконец, поняла, что со мной не так, и стала делать это дома, одна. Я просто не могла остановиться. Мне было противно от себя, я себя ненавидела, и обещала себе, что я перестану. Но потом что-нибудь случалось, и это был единственный способ успокоиться.

— И ваши родители знали это, но ничего не сделали? Не отвели вас к специалисту, просто не поговорили с вами?

— Нет. Они решили, что все прошло. И успокоились.

— Вы знаете, многие дети, подвергшиеся сексуализированному насилию со стороны взрослых, действительно так поступают. Да и вообще, исследовать свое тело — это нормально для ребенка. Просто ему должны объяснить, что происходит.

— Я знаю. Читала уже потом, когда выросла, литературу. Пыталась разобраться сама. Но дело не просто в мастурбации. Я всегда чувствовала себя испорченной. Знаете, комбо из стыда и чувства вины — отличная почва для ненависти к себе. Я считала себя недостойной внимания, и, вместе с тем, я его отчаянно хотела. Чтобы все меня любили. То, есть, я и сейчас этого хочу. Я захожу в комнату, и думаю: «Я нравлюсь всем этим людям? Что мне нужно сделать, чтобы они полюбили меня»?

— И вы стали заводить беспорядочные связи?

— Я бы не сказала, что они беспорядочные. Это мои друзья, знакомые, однокурсники, ребята из тусовки. Я знаю этих парней, они мне нравятся. Я даже думала, что если я влюблюсь — тогда появится какой-то смысл.

— Появился?

— Нет.

— Ладно, а голоса? Что с ними?

— Я просто заглушаю их. Пью, слушаю музыку, хожу по клубам. Трахаюсь.

— И это помогает?

— Да, но ненадолго. А теперь начались панические атаки. И я не могу с этим справиться. Мне нужно, чтобы вы мне помогли. Я согласна лечь в больницу, я буду принимать лекарства. Буду делать все, что скажет доктор.

Я открываю глаза, и натыкаюсь на внимательный взгляд поверх очков:

— Я вам дам контакт своего знакомого, он занимается такими случаями, как у вас. У него экспериментальное отделение. Туда сложно попасть, но, я думаю, он вас возьмет. Скажете, что я направила. Вот.

Я беру визитку, и машинально кладу ее в карман.

— Экспериментальное отделение?

— Просто позвоните ему. Он все расскажет.

* * *

— Какая сегодня погода?

В ровном прямоугольнике окна — низкое небо свинцового цвета. Я высыпаю в ладонь таблетки из стаканчика, белые глотаю, не запивая, желтая отправится в раковину туалета позднее, а синяя… Их я собираю в баночки из-под красок, которые я взяла с собой. Мой лечащий врач не против того, что я рисую, даже наоборот — одна из моих работ украшает стену столовой в отделении пограничных состояний.

— Что?

— Как там, снаружи?

Камилла лежит ничком на своей кровати, уткнувшись лицом в подушку. У Камиллы клиническая депрессия, и две попытки суицида. В отличие от меня, она не принимает лекарства — ее лечат голоданием. У нас прогрессивное отделение, со мной, например, работает гипнотерапевт. Я кладу синюю капсулу в пластиковую банку и плотно закручиваю крышку — я знаю, что медсестре не придет в голову проверять мои краски.

— Хуево там. Дождь идет.

Камилла отрывает голову от подушки, и я встречаюсь взглядом с ее лихорадочно блестящими глазами.

— Я вот расскажу, что ты лекарства не пьешь. Будешь на капельнице лежать.

— Ой, Камилла, не пизди. Нахера тебе это делать?

— Ты вообще, хочешь вылечиться или нет? Пей, раз доктор тебе их назначил.

Я потрясываю баночкой, прислушиваясь к шороху перекатывающихся внутри колес — сколько их там уже? Штук пятнадцать?

— Они мне не помогают.

— Тогда зачем собираешь?

— Это мой запасной вариант.

— В смысле?

— Да забей. Шучу я. Когда выйду отсюда — толкну их кому-нибудь, а себе куплю бухла. И шоколадку.

Камилла смеется, и с соседней кровати подает голос наша третья соседка, Таня:

— Можно потише? Дайте поспать.

Таня — женщина лет сорока. Я не знаю, что с ней, потому что она почти не разговаривает, только спит. А если не спит — лежит, отвернувшись к стене, наверно, так на нее действуют таблетки. Я сама была такой же, пока не решила самовольно скорректировать план своего лечения, опытным путем выяснив, какие именно из десятка принимаемых мною колес делают из меня овоща. Хорошо, что здесь за нами не следят — два раза в день ты просто забираешь свой стаканчик с лекарствами, отстояв небольшую очередь к прорезанному в стене коридора окошку. Я зажимаю желтую таблетку в кулаке, и встаю, прихватив со столика маленький пластиковый стакан.

— Ты куда?

— Да успокойся уже, я за водой. Рисовать буду.

В туалете смываю колесо в раковину, набираю воду. Возвращаюсь обратно, открываю краски и тупо пялюсь на кусок картона, пытаясь преодолеть тошнотворную сонливость — побочный эффект от выпитых мною ранее лекарств. Время замирает, поставленное на паузу, и только белое пространство листа постепенно заполняется красками. Мой доктор будет доволен моей работой, да и вообще я — примерный пациент, хорошая девочка, и, если честно, меня все еще от этого тошнит.

* * *

В отличие от своих соседок по палате, я сплю достаточно чутко — снотворное каждый день отправляется в раковину или унитаз, и поэтому сейчас сквозь сон я слышу возню в коридоре. Приподнимаюсь в кровати. Разве пациентов привозят ночью? Слышу, как за закрытой дверью переговариваются медсестры:

— Что случилось?

— Парня какого-то привезли. Передоз, попытка суицида.

Ясно. Добро пожаловать на наш космический корабль. Возможны зоны турбулентности, но, в основном, полет проходит спокойно. Где там были обезьяны-космонавты? Так вот — это мы. Космический зоопарк.