Выстрел из прошлого - Лаура Липман

— Да, согласен. И все было бы прекрасно, за исключением одной маленькой детали. Дело в том, мисс Монаган, что я не убивал Донни Мура.

Что ей сегодня сказал Тул, пока они любовались желтым диском луны, безмятежно сияющим на Локуст-Пойнт? «Поначалу он вообще заявил, что обойдется без адвоката — пустите его, мол, на место для свидетелей, и он докажет, что невиновен. К счастью, адвокат у него был не дурак». Господи, как ее только угораздило связаться с этим полоумным стариком?!

— Вы хотите сказать, что кто-то еще с такой же винтовкой, как у вас, случайно оказался той ночью на Фэйрмаунт-авеню и так же случайно подстрелил Донни — уже после того, как вы открыли огонь? И что опять-таки только по чистой случайности никто не услышал тех выстрелов? Ну, знаете, не считайте меня за дуру! Могли бы придумать что-нибудь поубедительнее.

— Я слышал два выстрела. Вначале я решил, что это просто выхлопы. И только потом, подумав хорошенько, понял — нет, это стрельба. И стреляли, скорее всего, из машины, что тогда проехала мимо.

— Но ведь пуля, которую извлекли из тела Донни, подходила к вашей винтовке, разве не так?

— Пуля прошла навылет. Им так никогда и не удалось ее отыскать. Да они ее и не искали. Для чего — ведь убийца был у них в руках. Они взяли меня на месте, да еще с винтовкой, из которой только что стреляли… да и дети в один голос твердили, что стрелял я.

— И все равно — это звучит слишком невероятно, чтобы можно было представить такое стечение обстоятельств. Ладно, будем считать, я вам поверила. Тогда скажите, для чего кому-то было стрелять в Донни Мура?

— Господи, можно подумать, это первый случай, когда ни в чем не повинный ребенок погиб в перестрелке, пока наркоманы выясняли свои дела? Погиб случайно, от шальной пули. Послушайте, тут точно дело в наркотиках, готов спорить на что угодно — иначе с чего тем парням в машине удирать, а? Будь они ни при чем, наверняка дождались бы полицию, дали бы показания, как нормальные люди, а они — бежать. Ну, а тот, кого хотели прикончить, скорее всего, тоже смылся. Небось и в голову не пришло задержаться, объяснить, как было дело. Нет, парень наверняка был рад-радешенек, что всем не до него, ну и дал деру, пока те не опомнились и не вернулись. А ребятишки заявили, что стрелял я. Конечно, их можно понять — боялись небось связываться с этими подонками.

— Но после смерти Донни детей разделили. Всех их поместили в разные приюты. Они бы не смогли сговориться, даже если бы захотели это сделать.

— Послушайте, мисс Монаган, говорю вам еще раз — я не убивал Донни Мура. Это правда, сначала я действительно немножечко покривил душой — решил, что вы скорее найдете ребятишек, если будете думать, что я, дескать, хочу отстегнуть им деньжат. Простите старика. Но я бы непременно сказал вам правду, честное слово, — в тот же день, как вы их нашли. Поверьте, все, чего я хотел, — это потолковать с ними по-хорошему, узнать, почему они тогда сказали неправду, почему ни словечка не проронили о тех, других выстрелах и о той машине, что свернула на Фэйрмаунт-авеню, как раз когда Донни упал.

Бил одним глотком осушил стакан с ледяным чаем, поставил его в раковину, пустил воду и, вымыв стакан, сунул его в сушку. Тесс молча смотрела на него, раздираемая противоречивыми чувствами. Вдруг она поймала себя на том, что ей страшно хочется поверить ему — хотя бы потому, что у нее нет ни малейшего желания оказаться замешанной в убийстве Трежера. Но она не может, не имеет права позволить ему сорваться с крючка просто для того, чтобы обелить себя.

— Вы по-прежнему хотите работать на меня? — вдруг спросил Бил.

— В полиции мне сказали, что в свое время вы уже привлекались к суду за нападение на человека. Тогда вам повезло — вы отделались предупреждением и испытательным сроком. Так что вы вовсе не такой уж законопослушный гражданин, как вы сказали мне при нашей первой встрече. По их словам, вы зверски избили того бедолагу — просто чудо, что он вообще остался жив. Это называется склонность к насилию. Тогда почему я должна вам верить?

Бил, не сказав ни слова, вытащил из кармана длинную золотую цепочку, поднес ее к глазам и принялся молча перебирать пальцами, словно это была не цепочка, а четки. Так прошло несколько томительных минут.

— Я рассказывал вам о моей Энни… о том, как она всегда хотела детей. Но ее тело… оно предало ее, убило детей, которых Энни носила во чреве. А потом убило и ее саму… как будто все женское, что было в ней, восстало против нее же. Она умирала, знала это. И я это знал. Каждый день после работы я бегом бежал в больницу, моля Бога только о том, чтобы успеть, чтобы она не ушла без меня. Понимаете, мне хотелось быть с ней… в последнюю минуту. Но однажды начальник задержал меня после работы… попросил сделать одну вещь. Короче, когда я вбежал в палату, санитар как раз натянул простыню ей на лицо.

Потрясенная, Тесс молча ждала, что будет дальше.

— Я бросился к ней, сдернул простыню, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Под конец она стала совсем худенькой, кожа да кости, даже волосы почти все повылезли… она ничем уже не походила на ту женщину, на которой я когда-то женился, и все-таки это была она, моя Энни. Я смотрел на нее, глотая слезы, и вдруг мне бросилось в глаза, что у нее на шее ничего нет. Я обернулся. Санитар, сжимая что-то в кулаке, попытался воровато выскользнуть за дверь. Ударом кулака я сшиб его с ног, сел на него сверху и молотил его головой об пол, пока он не разжал кулак. Там лежал медальон, который Энни носила на шее. Все поплыло у меня перед глазами, и я снова принялся бить его головой об пол, пока он не потерял сознание. В конце концов его забрала «скорая». Когда судья услышал эту историю, он дал мне испытательный срок.

Подцепив край медальона ногтем, Бил открыл его и протянул Тесс. Внутри был крохотный снимок — Лютер Бил, только совсем молодой, такой, каким его знала Энни.

— Ее обручальное кольцо этот мерзавец тоже украл. Но это не из-за него, а из-за медальона я в тот раз потерял голову.

— Хорошее фото. В молодости вы были симпатичным, — кивнула Тесс. И почти не покривила душой, хотя и тогда в лице и особенно во взгляде Била чувствовалась какая-то суровость, даже жестокость. Он был похож на судью, призванного в этот мир, чтобы карать.

— Я всегда думал… может, там теперь должно быть фото Энни? То есть, я хочу сказать, — заторопился он, — оставить все как есть, или это теперь мой медальон? Ну, чтобы я ее не забыл?

Тесс не знала, что на это сказать. Как мы вообще помним тех, кто уже ушел от нас? Зажигаем поминальные свечи, протираем надгробный камень или сидим в темноте и пьем текилу? Сама она испробовала все, кроме, пожалуй, первого, вернее сказать, она только и занималась этим весь этот год — с того самого дня, как рано утром, когда стоял сильный туман, Джонатана Росса сбило такси на Феллз-Пойнт. С тех пор она только и делала, что молча глушила текилу и прокручивала в голове бесконечные «А что, если бы?..»: «Что, если бы они в то утро проспали? Что, если бы они вышли из дома в переднюю дверь, а не через черный ход? Что, если бы…» — и так без конца.