Крейсерова соната - Александр Проханов

– Умоляю, не надо, – пролепетал Счастливчик.

– Мы купили Уральский хребет и можем установить таможенные барьеры на границе Европы и Азии, и ты не объяснишь это народу, Думе и Совету Федерации…

– Одумайся… Сделаю все, что ты хочешь…

– Мы купили Волгу в ее среднем течении и, если пожелаем, перекроем каспийским осетрам путь к нерестилищам. Твой кремлевский стол останется без черной икры и осетрины. Что ты скажешь членам „восьмерки“, которые приезжают к тебе, чтобы полакомиться русской икрой?

– Пощади… – Счастливчик прижал руки к груди.

– Тогда слушай мои условия… – Роткопф отдышался. Стал твердым, непреклонным, как если бы выступал в Римском сенате. – Немедленно откажись от Модельера! Мы сами позаботимся о его судьбе. Приблизь к себе, как в первые дни правления, многомудрого Плинтуса. Он будет тебе духовным отцом и советчиком. Ты – блудный сын и должен вернуться в отчий дом. „И отец твой да простит тебя и возлюбит больше, чем остальных сыновей, отпуская грехи твои…“ Ты согласен?

– Согласен, – чуть слышно, едва не падая в обморок, ответил Счастливчик.

– Тогда созывай Госсовет. Проблему временщика и предателя мы решим через несколько дней на Празднике сожжения космической станции Мир. Тебе не надо туда приходить… Отправляйся на горнолыжную базу в Саяны… Мои подчиненные с Саяно-Шушенской ГЭС встретят тебя, обеспечат баньку и девочек…

Роткопф, властный и надменный, покорив врага, пошел к лифту. Но если бы он обернулся, то увидел бы прищуренный зоркий взгляд Счастливчика, в котором, сквозь сжатые веки, блистала неукротимая ненависть. Счастливчик, изображая душевное смятение, жалобно извиняясь, раскланялся. Ссылаясь на мигрень, покинул Город Золотых Унитазов. Помчался на встречу с Модельером в „Шурикен-хауз“.

Они встретились в вечерних сумерках, в уединенном дворике, под стеклянными сводами. Со всех сторон их окружало лунное сияние окон, за которыми работали лучшие мыслители и философы власти, обеспечивая ее надежное, бесперебойное функционирование. Фонтан, подсвеченный золотыми лучами, роскошно бил, напоминая хрустальную вазу. Счастливчик, взвинченный, утонченный, напоминал рапиру, готовую разить…

– Ты был прав, дорогой Модельер! Мерзавцы объединились вокруг Плинтуса! Готовят мое и твое истребление! Я разгадал их план! Они подлежат уничтожению!

– Я рад, что твоя проницательность не обманула тебя… Твое величие в разуме… Ты выше их всех на сто голов…

– На сто одну! Потому что я отдаю тебе их головы! Хочешь, сними с них скальпы, хочешь, наделай из их черепов винные чаши, а хочешь, выточи биллиардные шары, и мы сыграем с тобой партию!

– Мы будем вместе до Победы! Мы действуем не ради себя, а ради великого русского будущего! Потомки простят нам нашу жестокость, как простили ее Ивану Грозному, Петру Великому, Иосифу Сталину! Каждым своим помышлением, каждым поступком мы пишем русскую историю и историю мира! Пишем Новейший завет! Сейчас мы выписываем то место, где приводится притча о претворении воды в вино!..

В этот момент в фонтане иссякла вода. Вместо нежно-золотистых прозрачных струй забило густое как кровь красное вино. Было видно, как расплываются по поверхности фонтана багровые сгустки и сквозь них мерцают брошенные монетки. Оба подставили бокалы под винные струи. Наполнили, чокнулись. Выпили до дна, запрокидывая головы. А потом обнялись и замерли. Из окон смотрели на них те, кто работал в этот поздний час в „Шурикен-хаузе“, восхищаясь такому изъявлению дружбы.

Между тем, в Городе Золотых Унитазов Роткопф торжествовал победу, и все было готово для оргии. На обширном английском газоне, перед парадным крыльцом дворца, в прохладных сумерках волшебно горели фонари, окруженные радужной, аметистовой дымкой. На газоне как на зеленой кошме были разбросаны шелковые подушки, пестрые восточные мутаки, персидские ковры, средневековые гобелены. Повсюду были рассыпаны свежие лепестки роз, лежали венки из полевых и садовых цветов, гирлянды из белых целомудренных лилий, источавших сладостное благоухание.

Олигархи, после коктейля из огуречного сока и тыквенной мякоти, куда для бодрости добавлялось несколько капель хвойного настоя, спустились с крыльца, в вольных одеждах, без галстуков, окружили озаренный газон. За ними, чуть поодаль, не приближаясь, сошлись охранники, домашние слуги, садовники, повара, каретники, псари, банщики, разгонщики облаков, создатели приятных мелодий, истребители комаров, промыватели кишечников, генералы ПВО, а также несколько иностранных послов и деятелей международных правозащитных организаций. Между ними и олигархами сновали бесцеремонные карлики, писклявые и насмешливые, избравшие предметом своих нападок министра экономики Греха, нетерпеливо ожидавшего начала оргии. Карлики щипали его, забирались в карманы, вытаскивали оттуда слипшиеся карамельки, монетки, трамвайные билетики. Пытались насыпать ему в ширинку нюхательный табак, плевали вишневыми косточками и всячески досаждали. Из вежливости Грех терпел неудобства, вежливо улыбался, прощая маленьким человечками их проказы, однако незаметно изловил одного, служившего когда-то при дворе короля Артура, ловко оторвал ему голову и откинул трепещущее тельце в кусты чайных роз.

Над ареной, высоко, в туманных небесах, над купами темных деревьев, загорелся неведомый источник света, серебристый, в мельчайшей пыльце, опускался сияющим шатром на широкий газон, словно с высоты медленно снижалась „летающая тарелка“, накрывая окрестность таинственным, неземным свечением. В эту прозрачную пирамиду света вкатили белый рояль. К роялю вышла всемирно известная эстрадная певица, получавшая уроки еще у Вертинского, Праматерь русской эстрады, как ее называли. Эту ослепительную, с неповторимым голосом женщину любили Никита Хрущев, Николай Булганин, Николай Косыгин, Леонид Брежнев, Михаил Суслов, Юрий Андропов, старый, но почитающий кордебалет, Черненко, соратник Горбачева, идеолог перестройки Медведев, все три политика, сопровождавшие Ельцина в Беловежскую Пущу, – Полторанин, Бурбулис, Шахрай, а также министр внутренних дел Ерин и заместитель Премьера Сосковец. Подробности этих, не всегда платонических, отношений больше полувека обсуждались в светских кругах, и сегодня представшая перед олигархами эстрадная звезда была в расцвете красоты и славы. Множество „подтяжек“ и пластических операций делали ее лицо молодым и свежим. Безукоризненные вставные зубы превращали улыбку в белоснежное сверкание. Из-под короткой юбки пухленькие ноги, пережившие десяток операций на вены, удаление желваков и выправление суставов, срез мозолей и усыхание лодыжек, смотрелись как ноги молодой пленительной девы. Грудь, пропитанная парафином, пугающе и прекрасно выдавливалась из узкого лифа, создавая ощущение обилия и щедрости. На голове, облысевшей еще в период освоения целины и взятия лунного грунта, возвышался золотой парик, полный локонов, вьющихся прядей, цветочных бутонов. Она не взяла с собой на представление молодого мужа Кьеркигорова, потомка известного европейского философа-экзистенциалиста, а также свою очаровательную дочь, которую нарекла именем героини известной норвежской сказки про гусей – Акка Кнебекайзе.