Янтарные глаза - Вилма Кадлечкова

Незнакомка назвала ӧссенское имя, однако для ушей Пинки оно было настолько неразборчивым, что она не запомнила ни единого слога.

Кроме того, в тот момент она была занята попытками сохранить приличное выражение лица. «Ӧссеанка… боже, какая-то ӧссеанка… так близко?..» От страха ее внутренности слабели, сжимались и тяжелели.

И не только от страха. Когда она вблизи увидела лицо незнакомки, к ее опасениям добавилось кое-что еще. «Я ведь не расистка, точно не я! – повторяла Пинки про себя, борясь с неприязнью. – Боже, у меня никогда не было проблем с ксенофобией!» Но теперь они определенно всплыли. Инопланетянка стояла слишком близко, ближе, чем кто-либо из «них» в той чайной: ее лицо было отвратительно-серым, а уши, эти пошлые реснитчатые уши, трепыхались как скользкий слизняк. Отвращение и ужас в Пинки слились в липкую смесь, которая застряла в горле. Она не могла сглотнуть. Не могла сказать ни слова. А эта образина ожидала, что она пригласит ее войти!

Пинки пришло в голову, что она может броситься к дому, вставить карточку в замок, быстро захлопнуть за собой дверь, а затем загородить какой-нибудь мебелью, как это делают в боевиках. Снаружи будут слышаться удары, а она тем временем воинственно выпятит подбородок и побежит наверх за чугунной сковородкой. Если бы это был фильм, она бы обязательно так сделала. Может, и на самом деле тоже, но что бы она делала дальше? Ужас – вместо ударов тарана раздался бы вполне тихий, приличный звонок в дверь. Обеспокоенный голос в трубке домофона: «Алло, девушка, с вами все в порядке? Вы страдаете от паранойи? Может, вам вызвать вашего психиатра?»

Пинки хотелось заплакать от беспомощности, потому что она вдруг поняла, что выбора нет. «Как я могу убежать? Ӧссеанка не должна узнать, я ведь не могу признаться, что брезгую! Иначе я буду выглядеть как один из тех безумцев, что истребляли ӧссеан в Латӧ Ганимед… как нетолерантный, позорный земной расист… господи, почему именно я!» Она изобразила на лице улыбку, но давалось ей это с большим трудом. «Лукас, как ты можешь с ней разговаривать?! Касался ли ты когда-нибудь кого-нибудь из них, этой рыбьей скользкой трясущейся слизи…»

– Конечно, – взволнованно сказала она. – Проходите.

Она вела монстра в свой дом. Затем наверх. И в гостиную. Если бы к ней вот так на улице подошла незнакомка с Земли – женщина, которая к тому же совсем не обязательно была бы знакомой Лукаса, а может, даже отвергнутой истеричкой любовницей с ножом в рукаве, – она ни в коем случае не впустила бы ее в дом и в лучшем случае предложила бы пойти в кафе. Но ужасающая мысль о том, что ее могут заподозрить в отвращении к чужой расе, заглушила все остальные страхи.

Гостья сняла пончо – под ним была узкая темная блузка из такого же герданского шелка, который так любил носить Лукас, – но не сняла ни очки, ни перчатки. Она села на диван, поджав под себя одну ногу и идеально выпрямив спину. Когда Пинки задумалась о том, что ей предложить, то вспомнила о гӧмершаӱле и ее начало мутить.

Ӧссеанка отказалась от чая. Пинки приготовила ей кофе.

Они обменялись парой фраз, после чего повисла удушливая тишина. Незнакомка не делала ничего неприятного. Не шевелила… ушами… и не раскрывала ноздри своего огромного, похожего на клюв носа. Она была очень стройной, очень величественной, очень экзотичной. На самом деле больше всего она напоминала черную лакированную деревянную скульптуру кошки, которую иногда выставляют в сувенирных лавках. Священная египетская кошка – правда, цвета серого сланца. В ней не было ничего категорически отталкивающего. И все же Пинки была искренне благодарна, что та не снимает свои перчатки.

– У нас есть кое-что общее, госпожа Пинкертина, – заговорила ӧссеанка спокойным, ровным тоном, когда молчание слишком затянулось. – Обе мы пережили много лет назад один не очень приятный разговор. Отец Лукаса, Джайлз Хильдебрандт, поочередно попросил нас обеих об очень похожей услуге. Сначала вас, потом меня.

Пинки замерла. «У вас тоже есть письмо?» – чуть не выпалила она. Только одеревеневший язык удержал ее от того, чтобы произнести это вслух, а затем и осторожность, пробудившаяся в последний момент.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Ӧссеанка неуверенно опустила уши, что можно было истолковать как смущение.

– Эта ситуация для меня столь же неприятна, как и для вас, госпожа Пинкертина, – заверила она. – Вы можете посмеяться надо мной или утверждать, что давно обо всем забыли… и, конечно, не признать, что нечто подобное вообще произошло, потому что все это очень неловко. Но, говоря коротко… я пообещала ему, так что должна хотя бы попытаться. Речь идет о письме.

Пинки почувствовала, как у нее задрожали колени. Ӧссеанка слегка отвернула голову, но не настолько, чтобы ее неземные глаза не могли из укрытия за темными очками следить за ней. Можно ли полагаться на то, что она не умеет достаточно хорошо читать человеческие лица? В этом Пинки тоже не была уверена. К счастью, незнакомка тут же продолжила.

– Джайлз Хильдебрандт вызвал меня незадолго до своей смерти. Дома на Ӧссе я изучала терронистику… и в тот год была на стажировке на его кафедре здесь, на Земле. Он сказал мне… поручил мне…

В смущении она провела пальцами по спинке своего огромного клюва.

– Я вас видела! – выпалила Пинки не подумав, потому что именно в этот момент заметила на ее носу знакомые синеватые то ли струпья, то ли шрамы. – Недавно, пару дней назад. В ӧссенской чайной.

Ӧссеанка слегка замялась.

– Я знаю, – признала она. – Благодаря этой встрече я поняла, что именно вы – тот человек, которого я должна найти в связи с письмом. Джайлз Хильдебрандт, конечно, назвал мне ваше имя, а вашу внешность я знаю из Сети. Ведь вы были на олимпиаде! Сначала я хотела подойти к вашему столику, но потом поняла, что могу испортить вам вечер.

Она наклонилась к ней с почти заговорщическим выражением лица.

– Видите ли, согласно ӧссенским обычаям Лукас должен был бы пригласить меня к столу хотя бы на одну чашку чая. Тогда он бы расстроился, что ему приходится развлекать нас обеих, вы бы расстроились, что он не только в вашем распоряжении, а я бы расстроилась, что мне опять приходится надевать темные очки.

Она звонко рассмеялась:

– Так что лучше было отступить, не так ли?

Пинки почувствовала, что тоже невольно улыбается. Она была удивлена, увидев что-то похожее на чувство юмора, мерцающее из-за возвышенного фасада сланцевой кошки, и была рада этому. Волны отвращения улеглись, хрупкое равновесие восстановилось. Может быть, в конце концов они бы поладили, если бы у них было время немного сблизиться. А также время, чтобы привыкнуть к разнообразным… физическим различиям. Пока между ними стоит столик, а на руках ӧссеанки перчатки, Пинки, по крайней мере, может позволить себе роскошь немного расслабиться.

– Тем не менее мне все равно нужно было поговорить с вами наедине. То, что нам нужно обсудить, касается Лукаса, но, по очевидным причинам, лучше, если его рядом не будет, – добавила ӧссеанка и сделала глоток кофе.