Мужчины не плачут - Татьяна Корсакова

Значит вот как она его себе представляет. Серебряный криво усмехнулся.

Есть совершенно не хотелось. Маша заказала кофе и двадцать минут с бездумным видом сидела над полной чашкой. Она и помыслить не могла, что все это так сильно ее заденет. Сегодня она получила еще одно доказательство тому, как к ней относится ее босс. И если сейчас оставить все как есть, то потом уже просто не за что будет себя уважать. Ее Серебряная пора подошла к концу…

…Серебряный ее уже ждал. Не успела Маша переступить порог приемной, как услышала его язвительный голос.

— Где это вас носит, Мария Андреевна? — босс стоял у окна спиной к ней.

— У меня обед. — Маша показала язык его напряженной спине.

— Где ваш мобильный?

— Не знаю. Оставила где-то, — соврала она.

— Где-то оставили? — Серебряный наконец обернулся, и Маша вдруг поняла, что он не злится, а очень даже наоборот — веселится. — Так давайте вместе его поищем. — Он достал из кармана пиджака свой телефон.

Когда в приемной раздался звериный рык, Маша едва не застонала от досады.

— Ой! А что это у нас такое?! Кто это так рычит?

— Это мой мобильный.

— А что у него с голосом?

— Охрип. — Машу вдруг задело веселье шефа.

— Охрип, говорите? А позвольте полюбопытствовать, что означает этот злобный рык?

— Он означает, что мне звонит мой босс.

— А ваш босс что, такой зверь?

— Мой босс не зверь, мой босс — козел…

Она не понимала, что на нее нашло. Никогда раньше Маша не позволила бы себе такого.

Добрую минуту Серебряный просто молчал, а потом холодно сказал:

— Мария Андреевна, пройдемте в мой кабинет.

Маша уже приготовилась к тому, что он будет на нее орать, что, возможно, теперь он ее точно уволит, но она оказалась совсем не готова к тому, что произошло…

…Она пыталась сопротивляться. Она даже обозвала его дураком и уродом. А он, стаскивая с нее блузку, весело сообщил, что он вовсе не урод и что это она сама маленькая дура.

А потом она страшно боялась, что кто-нибудь может войти…

А потом она перестала бояться и как-то даже забыла, из-за чего на него обижалась…

— Людмила — моя старая знакомая, — сказал Серебряный, приводя в порядок костюм. — Я обязан ей жизнью.

Маша молча смотрела в окно — на ветках каштанов серебрился снег. Вот она — ее Серебряная пора, во всей красе…

— А Гелена мне вообще никто. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Ну, и какие ты сделала выводы?

— Людмила ваша старая знакомая, а Гелена вам никто.

— Умная девочка, — он поправил узел галстука.

— А кто я? — вдруг спросила она.

— Ты.

— Да, кто я для вас?

— Ты, — он задумался, — ты мой сотрудник.

— И вы со всеми так… сотрудничаете?

— Я так сотрудничаю только с тобой. Мне очень нравится с тобой сотрудничать. — Серебряный подошел к ней вплотную, погладил по волосам. — От нашего сотрудничества я получаю глубокое моральное удовлетворение.

— Моральное, — невесело усмехнулась она.

— Ну и физическое, разумеется. — Он поцеловал ее в шею.

Маша о многом хотела его спросить, коль уж они наконец затронули эту больную тему, но в тот самый момент, когда она уже почти решилась, дверь кабинета распахнулась.

— Иван Матвеевич, вот ваши… — на пороге в изумлении застыла Альбина. От ее цепкого взгляда не укрылось ничего: ни то, как небрежно завязан галстук Серебряного, ни то, как побледнела его секретарша, ни то, на каком непростительно неприличном расстоянии друг от друга они стоят…

— Вас учили стучаться? — рыкнул Серебряный, усаживаясь в свое кресло.

— Простите, — Альбина испуганно моргнула. — Степан Петрович просил передать вам эти бумаги.

— Ну так передавайте, — Серебряный потянулся за сигаретами. — Мария Андреевна, не стойте столбом! Сварите наконец мне кофе!..

Им так и не удалось поговорить. В три часа Серебряный куда-то спешно уехал, оставив Машу наедине с невеселыми мыслями. В их более чем странных отношениях так ничего и не прояснилось. Единственное, что ей удалось узнать, — это то, что Серебряному нравится с ней «сотрудничать». А что нравится ей самой? Чего она хочет?

Ответа на этот простой в общем-то вопрос у нее не было. То, что жило в самом потаенном уголке ее души, не отзывалось на ее вопросы, оно отзывалось только лишь на прикосновения Серебряного…

* * *

Зима закончилась на удивление быстро. Маша оглянуться не успела, как ушли холода и растаяли сугробы. Даже начало весны прошло мимо нее. Обычно она очень трепетно относилась к первым весенним дням. Ей нравилось думать, что зима наконец позади и теперь с каждым днем будет становиться все лучше: теплее, светлее, радостнее. Этот год стал исключением. В этом году Маша опомнилась лишь в начале мая.

Она очень хорошо запомнила тот день. Утро седьмого мая началось не так, как обычно — Серебряный не потребовал кофе.

— Мария Андреевна, зайдите ко мне, — сказал он вместо приветствия.

Внутри что-то дрогнуло, пошло испуганными трещинками, задребезжало рассыпающимися надеждами. Последнее время Серебряный был по большей части мрачен и раздражителен. Иногда Маше казалось, что это именно она повинна в его дурном настроении. Она по-прежнему оставалась с ним после работы, но присутствовавшее и раньше в их отношениях напряжение теперь усилилось многократно. Казалось, Серебряный не занимается с ней сексом, а выполняет какой-то привычный и порядком поднадоевший ритуал. Это расстраивало и уязвляло.

Наивная, она думала, что тяжело быть игрушкой. Оказывается, ненужной игрушкой быть намного тяжелее…

Серебряный сидел за столом, перекатывал в руке прошлогодние каштаны, на вошедшую Машу не смотрел.

— Присаживайтесь, — сказал он, не глядя в ее сторону.

Маша покорно присела на край стула. Скорее бы! Пусть он скажет, что она ему больше не нужна. Тогда можно будет наконец почувствовать себя свободной, от этой двусмысленной ситуации, от этого непонятного мужчины.

— У меня для вас хорошая новость.

— Я вас слушаю, Иван Матвеевич.

— Помнится, вы хотели в компьютерный отдел?

— Хотела.

— Ну вот, — он бросил каштаны в пепельницу. — Я могу исполнить ваше желание. Мне нужен начальник компьютерного отдела. Думаю, вы справитесь.

— А что стало со старым начальником? — спросила Маша.

Она прекрасно знала, что старый начальник еще вовсе не старый, что ему всего-то тридцать пять.