Пепел прошлого - Галина Владимировна Романова

– Не думаю, что за всем этим делом стоит Лыков, товарищ полковник. Может, он и выполнял какую-то часть работы, грязную, незначительную. – Звягинцев покатал в пальцах сразу три леденца и бросил их обратно в коробочку. – Но так виртуозно убить Лыков бы не смог. Я тут вспомнил, пока мы ехали сюда… Когда Лыков порезал Усова, ему сделалось нехорошо, он весь кабинет заблевал. Оказалось, ему делается дурно от вида крови.

– Зачем же он тогда Усова порезал? – не понял полковник.

– Он выполнял свою часть плана, товарищ полковник. Хитроумного плана, придуманного кем-то очень-очень расчетливым, просчитывающим на перспективу. Лыков что-то знал о гибели моей дочери, и Усов в него вцепился клещом. У него звание на носу было, требовались расследованные дела. Он Лыкова крутил и так и этак. И раскрутил бы, если бы его не отстранили по причине халатности – допустил нападение!

– Кому передали?

– Молодому сотруднику. Он как-то тихо все спустил на тормозах, объявив аварию несчастным случаем. Следователи придерживались того же мнения. И потом он уволился и уехал куда-то. Лыков сел за нападение. Дальше вы знаете. – Звягинцев полез во внутренний карман плаща, достал старую фотокарточку и двинул ее в сторону полковника. – Вот нашел сегодня в вещах дочери.

На фото – молодая, красивая, улыбающаяся Ирина Звягинцева в длинном легком платье стояла рядом с парнем в джинсовом костюме.

– Лыков, – уткнулся в его смеющееся лицо палец Звягинцева.

Второго парня, чье присутствие угадывалось слева от Ирины, рассмотреть не удавалось – видна была лишь его рука, которой он сжимал ее грудь, крепкая рука с сильными длинными пальцами. Сзади и правее была припаркована машина с затемненными стеклами.

– Иркина машина, – сдвинулся палец Звягинцева с лица Лыкова на автомобильные стекла. – Ее Эдик подарил на годовщину свадьбы. Но это не он хватает ее, а кто-то другой.

– А кто фотографировал? – спросил полковник, внимательно изучая фото. – Тут в стеклах машины отражение. Надо бы отдать экспертам, пусть поколдуют.

– Нет нужды, товарищ полковник. Это Толкачева. Валентина Толкачева держала в тот день фотоаппарат.

– Вот что, господа полицейские… Товарищи… – поправился полковник после непродолжительной паузы. – Надо осмотреть еще раз место гибели Толкачевой. Только необходимо максимально расширить периметр. Все, работаем…

Сергей Иванович Усов старательно вдевал новые шнурки в старые ботинки. Обувь уже никуда не годились, этой паре давно было пора на свалку: две заплатки на левом ботинке, у мыска и на пятке, строчка на правом язычке. Усов обувался, пребывая в тихом бешенстве, и оторвал его. Подошва чиненая-перечиненая, а теперь порвались шнурки. Но шнурки это ведь не беда, правда? Они стоят двадцать рублей за пару. А вот дырочки под них были негодными – металлическая оправа давно уже выскочила, а сама кожа по диаметру потрескалась и сейчас была влажной и скользкой, потому что ботинки он не просушил. Даже новые шнурки с острыми твердыми наконечниками плохо вдевались.

– Да твою же мать! – воскликнул он с закипающей злостью и запустил левый ботинок в стену.

Из двери спальни тут же высунулась жена. Физиономия помята со сна, глаза не накрашены. Халат с отпоровшимся карманом давно выцвел и отчаянно просился на свалку, но она продолжала надевать его после ванны, восклицая:

– Да кто меня тут видит-то, Сережа?

Он мог бы заорать ей в лицо: «Я вижу, твою мать! Я! И мне давно уже не нравится то, что я вижу, включая этот твой гребаный халат!..»

Но он не орал, а с молчаливым кивком уходил куда-нибудь от нее подальше.

Усов глянул на старый ботинок, лежавший подошвой вверх, как старая худая лодка, выброшенная на берег.

«Его выбросят так же», – с тоской подумал Сергей Иванович, поднимаясь за ботинком. Он не справился с расследованием. Из отпуска отозвали Звягинцева – сменили гнев на милость. Или это его бывший зять решил снизойти, дать шанс своему старому тестю проявить себя. Подергал за нужные рычаги и – вуаля, подполковник снова у руля.

Прямо стихи получились! Только в жизни стихов не бывает, лишь жесткая серая проза. Со старыми ботинками, некрасивой скупой женой и привычкой к накопительству. Он же…

Он же богат! У него есть деньги! Чего он терпит всю эту хреновню?! Давно бы послал вся и всех и уехал подальше. Нет же! Вцепился в старый дом, противную жалкую бабу, в ботинки эти – будь они неладны.

Усов встал, походил по комнате. Потом достал пакет из стопки старых, аккуратно сложенных его женой, сунул в него оба старых ботинка, замотал и швырнул к двери.

– Ты куда это их? – округлились от удивления невыразительные глаза его жены. – В ремонт опять?

– Нет, на свалку. Хватит уже ремонтов. – Он полез в верхний ящик стенки за коробкой с новой парой итальянских туфель.

– Охренел, что ли? – ахнула она и схватила его за руки. – Не смей на свою грязную работу такую обувь надевать! Ты и носил их всего один раз, они новые почти.

– Они новые уже девять лет, дорогая. – Он локтем оттолкнул ее. – Пора им постареть. А эти снеси на помойку, будь добра. Наткнусь на них в доме, получишь по горбу. Прямо ими!

Он не трогал ее почти никогда, лишь дважды она получала от него. Но крепко – один раз даже загремела в больничку с внутренним кровотечением. Пришлось тогда заплатить нужным людям, и много.

– Еще раз тронешь ее, зарою, – предупредил ее брат. – Думаешь, в лесу ментам места не найдется?

Он знал, что угроза не пустая – этот человек может и зарыть, и утопить, и под статью подставить, и к жене он больше не прикасался. Во всех смыслах: ему хватало баб Ваньки Чашкина. Тот всегда ему угождал.

Усов надел вычищенную выглаженную форму – отдать жене должное, она всегда была аккуратна и его приучила. Новые ботинки немного жали мизинцы, но он знал, что тонкая дорогая кожа быстро примет форму его стопы, и дискомфорт уйдет.

– Идиот! – фыркнула жена ему в спину. – Вырядился как на парад! Звягинцев давно под тебя роет, разве не ясно. Надо держать ушки на макушке, а ты такого оберега себя лишил…

Тут она права: старые ботинки были его талисманом долгие годы. Ему в них всегда везло, хоть в отпуске надевай вместо резиновых шлепок.

– Ладно, не выбрасывай, – позволил он, едва оглянувшись. – Снесу в мастерскую, может, подлатают. Только просуши их, сырые они.

– Да уж просушу, – сразу упокоилась жена. – Садись завтракать.

– Некогда. В отделе ждут, – соврал Усов. – Работы невпроворот.

На самом деле от расследования массового убийства в доме сестер Толкачевых его отстранили. Не официально, нет – просто велели передать дело Сальникову. Этому щеглу сопливому! И дело повешенной Вальки Толкачевой он ему же отдал – Звягинцев приказал.

– Тебе найдем занятие, – пробурчал он, не поднимая глаз от бумаг. – А пока напиши объяснительную.