Седьмая встреча - Хербьерг Вассму

И тут же она услыхала колокольный звон.Многоголосый. Тяжелый и легкий, высокий и низкий. «Ру-у-уфь! Ру-у-уфь!» — звалон.

Майкл объяснял, приводил разумные доводы, ноона не сдалась, пока он не проводил ее на телеграф и не помог ей позвонить вконтору к дяде Арону. Теперь дядя Арон ведал сельской кассой.

У них не было номера телефона, поэтому даже уМайкла возникли сложности — телефонистка за стойкой никак не могла понять, кудаим нужно позвонить. Руфь так устала от этого, что ее охватил гнев. Но это непомогло, телефонистку раздражал ее ломаный английский. Наконец связь былаустановлена, и им было велено ждать на линии.

Они бесконечно долго сидели на обитом кожейдиване в зале ожидания, люди приходили и уходили. Наконец Руфь оказалась вузкой кабине, где было нечем дышать. Она сняла трубку и сквозь свист услыхалаголос дяди Арона.

— Дядя! Алло! Это Руфь! С Йоргеном все впорядке? Молчание. Только свист и шум, словно от ветра и волн.

— С Йоргеном все в порядке? — повторила она.

— Нет, Руфь.

Голос дяди заполнил ей все ухо, прогрыз дыру вголове, спустился по горлу и тисками сжал грудь.

— Что с ним?

— Если можешь, приезжай домой. Ты нам нужна.

— Он болен?

— Он ужасно разбился.

— Он в больнице?

— Хуже. Мы не можем...

Связь прервалась. Руфь опустила трубку исмотрела, как она раскачивается, описывая то круги, то восьмерки. Качаясь товперед, то назад. Наконец Руфь выбралась из кабины. Майкл зашел в кабину иповесил трубку на место.

* * *

Последнее, что помнила Руфь, перед тем какподнялась на борт самолета, был запах скипидара и табака. Лицо Майкла ужеисчезло, а может, слилось с его белой полотняной курткой.

Когда самолет поднялся в воздух, Руфьподумала, что Йоргену теперь лучше, чем было раньше. Остаток полета прошел вбесконечной пустоте. Один раз она вспомнила, как страшно ей было лететь вЛондон. Теперь она всем своим существом помогала самолету лететь быстрее.

Наконец самолет приземлился после последнейостановки, и пока Руфь ждала свой чемодан, ей показалось, что кто-то из толпыокликнул ее по имени. Но она так спешила на пароход, идущий на Остров, что дажене оглянулась.

Уже поднимаясь по трапу, она поняла, чточто-то не так. Карл, возившийся с канатом, не поздоровался с ней. Он как будтоне заметил ее. Может быть, Йорген лежит в больнице в городе, и она напрасноедет домой?

— Что с Йоргеном? — спросила она.

Но Карл отвернулся, словно она была пустымместом. Спрашивать у других было бесполезно — никто не хотел с нейразговаривать.

Чувство, что все это происходит еще во сне инадо только подождать, заставило ее остаться на палубе. Руфь села на ящик соспасательными поясами. Она чувствовала себя невидимкой, каким-то привидением,которого все сторонятся, чтобы случайно, пройдя сквозь него, не столкнуться счем-то худшим.

То же продолжалось и дома, на пристани. Никтос ней не поздоровался. Она поставила свои вещи к стене склада и побежала вверхпо склону. Да уезжала ли она когда-нибудь отсюда или только внушила себе, чтоуезжала? Когда она в последний раз бежала по этой дороге? Сто лет назад?

Мать стояла спиной к двери. Она не могла неслышать, как вошла Руфь, но не обернулась. Эмиссар пустыми глазами посмотрел надочь и протянул ей руку. И тут же с рыданием рухнул на табурет.

Кофейник стоял на плите, пахло подгоревшимкофе. На носике кофейника темнели коричневые пятна.

— Где Йорген? — запыхавшись, спросила Руфь.

— На сеновале, — ответила мать усталым, новнятным голосом.

Руфь выбежала из дома и по мосту сеновалавзбежала наверх.

На сеновале горели свечи. Йорген был прикрытстарой бабушкиной простыней, вышитой хардангерской гладью. Из-под простынивыглядывали воскресные брюки и нарядные ботинки.

Руфь замерла. Потом она откинула простыню иувидела безжизненное, чужое лицо, похожее на лицо Йоргена.

И ее тут же поглотила милосердная тьма.

Когда она захотела подняться, оказалось, чтоноги ее не слушаются. Второй раз она пришла в себя уже в объятиях бабушки. Кактам оказалась бабушка, Руфь не помнила, но так или иначе они сидели набабушкином крыльце и бабушкины руки крепко обнимали ее.

— Что тут у вас случилось?

— Давай зайдем в дом, — сказала бабушка.

Они протиснулись в дверь, как сиамскиеблизнецы. И сели на диване в гостиной, словно это было воскресенье иликакой-нибудь другой праздник. Вскоре пришли мать с Эмиссаром. Из кухонной дверипахло кофе. Пахло молельным домом, продажей лотерейных билетов ипожертвованиями.

— Объясните же мне...

— Он погиб в субботу, — жестко сказала мать.

— Погиб?

— Он упал с колокольни, — жалобно объяснилабабушка.

Эмиссар повернул к Руфи заплаканное лицо:

— Они напугали его. Устроили на него охоту,хотели схватить его.

— Зачем им было его хватать?

— Они обвинили его... Элла... — Эмиссар сделалнесколько шагов, тяжело опираясь о стол. — Они говорят, будто Йоргенизнасиловал ее, — прошептал он, весь сжавшись.

В Руфи что-то взорвалось. То, что сказалЭмиссар, было немыслимо. Она не в силах была пошевелиться. Не в силах поднятьглаз.

И все-таки выбежала на кухню, к белойэмалированной плите. Протянула руку, сняла кофейник с огня. Ей было необходимолюбой ценой избавиться от этого удушающего запаха. Она даже не почувствовала,что обожглась. Снова схватила горячий кофейник и, лишь услыхав, как звякнулалюминий о каменную ступеньку крыльца, ощутила боль. Тогда она подставилаобожженные пальцы под холодную струю, и у нее вырвался нервный смех.

— Это неправда! — Руфь, смеясь, вернулась вгостиную.

— А что толку, раз они так решили! —всхлипнула мать.

— Они не могли так решить, потому что этонеправда!

— Это все из-за того, что ты уехала в Лондон.Ты должна была приехать домой! — Мать, точно птица, металась по комнате, долбяРуфь взглядом.

— Рагна, образумься! — сказала бабушка.

Руфь не спускала глаз с матери. Эти слова.Мать уже не раз произносила что-то в этом роде. Руфь вышла на крыльцо, за нейтянулся странный, непрерывный звук. Словно телеграфный провод пел над горами. Иего песня разносилась далеко вокруг.

* * *

Руфи казалось, что ее голова похожа на вымытыйморем птичий череп. Он так долго лежал в воде, что в нем ничего не осталось,кроме изгибов и впадин, и пустоты внутри. Легкий, как пушинка, лежал он там, илюди проходили мимо него. Ленсман и пастор — после полудня. Родственники —вечером. Бабушкины слова сыпались мелким дождем: