Седьмая встреча - Хербьерг Вассму

Эли и Брит со своими мужьями приехали напохороны. Они держались словно чужие и заполнили собой весь дом, хотя детей онис собой не взяли.

Эмиссар много и громко молился. Мать ходилакак слепая между кухней, мойкой и хлевом и все время молчала. Никто не могуговорить ее подняться на сеновал к Йоргену.

Бабушка разговаривала со всеми. Она наделановую блузку и брошь, когда-то подаренную дедушкой, у нее нашлись дела повсюду,в том числе и в лавке. Никто не должен думать плохо о Йоргене, как бы все этони выглядело. Ведь Элла сама сказала Руфи, что Йорген не причинил ей никакоговреда.

Она говорила о ленсмане, который хотелсохранить мир даже теперь, когда все пошло вкривь и вкось. О ненависти, откоторой все гниет на корню, и к чему это приводит. И повсюду, чуть ли не в домеу Эверта, по словам бабушки, ее угощали кофе. Но Аста плохо себя чувствовала,так что бабушка к ним не попала.

— Люди понимают, что без причины я бы непришла к ним в среду, да еще в шелковой блузе. Понимаешь, Руфь? Надо взглянутьлюдям в глаза и поговорить с ними. Узнать, согласны они с тобой или нет, друзьяони или врага. С людьми надо встречаться. А то остается только утопиться илипрыгнуть с колокольни. Двое в нашем роду так и сделали, это слишком много.

— Бабушка! Но они убили его!

— Мы должны пройти через это, — сказалабабушка и громко высморкалась.

Вечером накануне похорон бабушка сидела натабуретке перед гробом и плела венок из ромашек, красного клевера иколокольчиков. Ее не было так долго, что Руфь пошла проведать ее. Бабушкасказала, что она как раз закончила и плакать, и плести венок.

— Пошли домой, бабушка, пора ужинать.

— Скажи, разве не странно, что люди садятся застол, едят и пьют, а Йорген лежит здесь. Я и сама не лучше, хотя вся едакажется мне жеваной газетой. Это отвратительно и понять этого нельзя, — сказалабабушка и положила венок в таз с водой.

Мало кто пришел проводить Йоргена в последнийпуть. Но многие стояли у оконце прятавшись за занавесками, и смотрели,, какродные везли Йоргена на кладбище на бабушкиной лошади. Руфь радовалась, что домЭверта был в другой стороне. Элла, наверное, все еще сидела в своей комнате начердаке.

Бабушка решила, что они с Руфью тоже понесутгроб.

— Не женское это дело, — возразил Эмиссар, нобабушка настояла на своем.

Наконец они достигли церкви. Руфь старалась несмотреть на колокольню. Но от этого колокольня никуда не делась. Белая,нагоняющая тоску, со звонкими колоколами. У Руфи застучали зубы. Она стиснулаих и сделала вид, что все в порядке. Но это не помогло.

Гроб был тяжелый. Металлические ручкивпивались в ладонь. К счастью, перед Руфью шел дядя Арон, а он был сильный. Онипоставили гроб на доски, перекинутые через могилу, и взялись за приготовленныеверевки. Переглянулись друг с другом, чтобы действовать одновременно. Эмиссар,дядя Арон, родственники, бабушка и она, Руфь.

Наконец могильщик убрал доски, и Руфипоказалось, что гроб за руки потянул ее с собой в могилу. Комья земли полетелина сплетенный бабушкой венок. Все как положено. Но Моргену это бы непонравилось.

Пастор бросал землю деревянной лопаточкой игромко, спокойно читал псалмы. Это было похоже на игру. Так дети хороняткотенка или птичку.

Земля сыпалась в могилу. За изгородью, гдекто-то выбросил объедки, раскричались вороны. Прилетели несколько чаек с широкоразинутыми желтыми клювами и сильными крыльями. На перьях у них лежалисолнечные пятна.

Эли и тетя Рутта плакали. Бабушка, в черныхтуфлях, которые надевала только летом в сухую погоду, стояла у края могилы. Онаможет упасть туда, подумала Руфь. И все будут неподвижно пялить на нее глаза,даже не пытаясь помочь ей. Придется бабушке самой выбираться наверх. Такиездесь порядки.

Но бабушка не упала. Сутулая спина, черноеплатье. И черный платок. Меньший угол платка лежал сверху, к бахроме присталклочок серой овечьей шерсти. Бабушка смутилась бы, если бы знала это.

Пастор запел «Возьми мои руки». Его нос былпокрыт сетью сосудов. Было похоже на карту. Бесконечные переплетающиеся синиедорожки. Носки Эмиссаровых ботинок были запачканы землей. Не совсем черной,здесь она была перемешана с прибрежным песком.

За сжавшейся, сгорбленной фигурой материтянулись вверх огромные опахала борщовника. За ним мелькали блики на волнах.Волны бились о камни, на которых стоял памятник погибшим в море рыбакам.Беспомощный серый камень, пытающийся дотянуться до неба. У церковной стены, гдепочти всегда была тень, трава была ярко-зеленая.

Руфь подняла глаза и увидела падающего сколокольни Йоргена. Он летел, раскинув руки. Ему помогал ветер. В белойрубашке, которую она сама когда-то купила ему в городе, он летел в сторонуморя.

В этой же рубашке он пошел в лодочный сарай,чтобы увидеться с Эллой. Рубашка была почти целая, но на ней были пятна крови,зелени и ржавчины.

Бабушка выстирала и выгладила рубашку. Чтобыснова надеть ее на Йоргена, на спине рубашку пришлось разрезать. Теперь, летянад островками, Йорген пользовался ею в качестве паруса.

На другой день из приехавших на похороныродных остались только Эли и Руфь. Руфь складывала чемодан. Пересмотрела вещиЙоргена. Собачья шкура, финка, шкатулка со всякой всячиной. Ракушка, большоеребро трески. Медная пуговица. Маленькие фигурки зверей, вырезанные из дерева. Вчистый, выглаженный платок была завернута фигурка собаки. Наверное, Йоргенпытался повторить ту фигурку Эгона, которую он когда-то подарил ей. Копия быласделана с большой точностью.

Вырезки из газет с фотографиями разных людей,которые собирал Йорген, лежали в сером конверте. Почему-то ему нравилисьнезнакомые лица. Необычные носы, выдающиеся скулы, колючий взгляд — все в такомроде.

Среди них лежала и школьная фотография Эллы.На обратной стороне детским почерком было написано «Йоргену от Эллы». Он показывалэту фотографию Руфи, когда она приезжала домой на Рождество. Руфь вложилафотографию и чистый конверт и надписала на нем имя Эллы. Лучше, чтобы Эллаполучила свою фотографию назад.

На минуту она задумалась: захочет ли матьоставить у себя вещи Йоргена или лучше забрать их в город. Надо было спуститьсяи спросить, но Руфь не могла собраться с духом.

— Я нашла кое-какие вещицы Йоргена, можно, явозьму их себе? — спустившись, спросила она, наконец, у спины матери.

Мать быстро обернулась. В уголках губ у неепузырилась слюна, но она молчала.

— Ты насчет собачьей шкуры?

— Да, но если ты хочешь, чтобы она осталасьдома... — сказала Руфь.

— Бери все, что хочешь. Все наши неприятностиот этого англичанина. Это из-за него ты уехала из дома.

— А другие мелочи?