Дом Близнецов - Анатолий Королев

— Друг мой, тут нельзя ничего делать тишком. Хегевельд — это величайший опыт всеведения. Князь непременно узнает. Вспомните ужин. Пифия в два счета раскусила приступ моей меланхолии. Хватило пары дней, чтобы прочесть прошлое досконально.

— Лубянка тоже была островом для всезнания. Только методы были грубее.

— Признайтесь князю в своих страхах. Точнее, наскучьте ему. Уверен, он вас вычеркнет из списка. Он не выносит скуки.

Но Кожев не сдавался:

— Умоляю, профессор! У вас уйдет всего пара минут. Прочтите вот это место… и я тут же уйду…

Валентин понял, что словами от гостя ему не отделаться.

— Черт с вами!

Он взял книгу.

— Вот эти три строчки…

— Вы уверены, что они ответят на то, что вы спрашиваете?

— Надеюсь.

— Минутку… мне нужно надеть капюшон…

Валентин достал из прикроватного столика круглый пенал, извлек капюшон палача, облачился в прозрачную оболочку, осторожно затянул горловину шнурком и взял книгу.

Поначалу сквозь дымку сизого шелка, строчки никак не прочитывались, он вдохнул глубже, забирая аромат безумия сквозь ткань, и вдруг разглядел в бессмыслице знаков ясные буквы (это была латынь) и прочел: «Книга готова к прочтению». Задавайте ваш вопрос… ну…

— Так и написано?

— Да, понятны эти две строчки, они написаны на чистой латыни.

И даже показал пальцем понятный ряд слов.

— Никакой латыни я тут не вижу. Все та же абракадабра.

— Не злите книгу. У нее женский характер.

— Хорошо… — Ночной гость сосредоточился и, слегка прикрыв веки, четко сказал: — Я бы хотел сохранить свободу воли и при желании отменить действие инъекции омоложения и покончить с собой.

Валентин снова стал усердно глазеть на страницу в ожидании реакции. Строчки несколько секунд стояли на месте, затем дрогнули, и проступил короткий ответ:

— Какой свист? О чем речь?

Сыщик распустил шнурок под горлом и снял шлем.

Наитием знатока Валентин понял: общение с книгой закончилось:

— Больше мне ничего не прочесть. Книга захлопнулась.

— Но я ничего не понял.

— Я думаю, что вам нужно пройти в оранжерею и найти мой корень. Это почти у самого входа. Бассейн гидропоники. Там все станет ясно.

— Я боюсь…

— Вы не побоялись украсть книгу, за которую фон Боррис заплатил огромную сумму, и трусите зайти в оранжерею?

— Я не крал ее, а просто взял в библиотеке. На той полке, где она стоит. Гостям разрешается пользоваться библиотекой круглосуточно, как и галереей.

— Но не разрешается выносить вон, запихивая за ремень.

— Честное слово, профессор, утром я пойду к хозяину и во всем признаюсь. Вам не придется ничего таить. Но раз вы уже исполнили половину моей просьбы, прошу пройти со мной в оранжерею. Я боюсь этих жутких собак… Неужели вам самому не интересно?

Тут гость нечаянно попал в точку.

Валентин сам был не прочь расшифровать послание:

— Ладно, так и быть.

Он затянул потуже халат, незаметно спрятал в карман свой спайдер, портативный детектор для обнаружения прослушки, сменил тапочки на сандалии и вышел в ночь. Ночной портье предупреждал, что гулять в час отбоя нужно только пешком, держаться спокойно, тогда собаки не тронут. Только ни в коем случае не бежать, иначе… Теплая майская тьма нависла над головой мириадами звезд. Лето близилось к побережью бывшей Восточной Пруссии. В лесной колоннаде светлячки развесили чертежи трассирующих полетов. В воде бассейна подрагивал мучной мотылек, принявший воду за небо, и вместе с ним морщилось отражением звезд все водное зеркало.

Псы обозначились сразу, два или три, но не приближались, а только подняли морды, оставаясь лежать на земле: путь людей не выходил за границы привычного — вдоль бассейна, по дуге пешеходной тропы к оранжерее. Важно не приближаться к дому хозяина.

Человек, назвавшийся Кожевым, жался поближе.

Пользуясь тревогой клиента (страх развязывает язык), наш сыщик спросил, словно бы между прочим:

— Скажите, Феликс, вы не встречали здесь парочку близнецов лет тридцати? Вы здесь не первый раз.

— Я был в гостях у Виктора трижды. И еще один раз лежал в его клинике во время курса омоложения. Лет тридцати, говорите? Белые? Женщины или мужчины?

— Мужчины. Около тридцати. Белые. Думаю, что брюнеты.

— Нет. Кроме Магды и Герды, других близнецов не знаю.

— А каким образом, вы думаете, князь читает наши мысли и видит даже мелочи, например, вот эту, — и Валентин выстрелил в воду поднятым камешком.

Проклятые доберманы услышали легкий всплеск и разом вскочили, зло навострив уши.

— Тут нет секретов. Мощная система видео наблюдения. И не менее сильная сеть общей сомнамбулической связи. Князь не скрывает: оранжерея корней мандрагоры работает как усилитель айкью и нашей чувствительности. Я, например, вчера позвонил жене: «Что случилось?» Оказалось, она обожгла руку. Я уловил флюиды этого происшествия на расстоянии в пару тысяч километров. Сейчас она путешествует с дочерью в Португалии. Чудеса, да и только…

— Да, — кивнул Валентин.

— Мы тут все раздуты мандрагорой до истинных размеров человека. Удивительное чувство! В Хегевельде я всегда умнею на порядок. Слышу и вижу мельчайшие детали. Глаза как мыльные пузыри. Когда уезжаю — хандра. А дома разом глупею. А вы?

— Примерно те же чувства. У себя… я вовсе другой человек… честно говоря, я вообще вне искусства. Чтобы я любил оперу! Арии в стиле бельканто…

— Князь создал свою резиденцию как опыт всеведения. Но он дерзит. Нельзя жить подробно, сказал Лев Толстой. Бог не участвует в делах бытия. Не шарит руками в поисках мелюзги. Не накалывает на минуций промахи бабочки, как Набоков. А фон Боррис накалывает. Его Хегевельд — опыт новой реальности. Вызывающий опыт. Как контролирует? Думаю, он сильный медиум и считывает наши грешки прямо из черепа. Так муравьед достает языком термитов. О, этот страшный липкий язык, я чувствую иногда его прикосновения к моим мыслям. Но тсс… мы пришли… Слышите?

Они стояли у входа в стеклянный пенал оранжереи.

Сквозь прозрачные стены была видна зеленая чаща джунглей, макушки пальм, побеги лиан и прочая ленивая роскошь субтропиков.

Дверь была приоткрыта.

Из нее сочился пьянящий аромат потной сельвы.

Валентин прислушался, но ничего не услышал.