Комната с видом на Арно - Эдвард Форстер

— Но я же люблю тебя; и я думал, что ты меня тоже любишь!

— Нет, я тебя не любила, — отозвалась Люси. — Правда, сначала мне казалось, что люблю. Прости, я должна была отказать тебе и в последний раз.

Сесиль принялся расхаживать по комнате, и ее все более и более раздражала его горделивая величавость. Она рассчитывала на его ограниченность — так бы ей было легче справиться. Но в силу какой-то иронии она извлекала из личности Сесиля все самое лучшее, что в нем было.

— Ты меня не любишь. Это очевидно, — сказал он. — И ты имеешь на это право. Но мне было бы не так больно, если бы я знал почему.

— Потому что, — фраза вспомнилась ей мгновенно, и она сразу же приняла ее как свою, — потому что ты совсем не подходишь для более тесных отношений.

Ужас отразился в глазах Сесиля.

— Я не совсем это имею в виду. Но ты меня спрашиваешь, чего я прошу тебя не делать, и я должна об этом сказать. Вот что я поняла. Когда мы были просто знакомыми, ты позволял мне быть самой собой; сейчас же ты только и делаешь, что защищаешь меня и мне покровительствуешь. — Голос Люси набрал силу и она продолжала: — Но я не нуждаюсь в покровительстве. Я сама способна определить, что подходит мне как женщине, а что нет. Защищать меня от мира — это оскорбление. Мне что, нельзя доверить самой дойти до истины? Почему я должна принимать ее из вторых рук? Женщина должна знать свое место! Это то, что лежит за всем, что ты делаешь и говоришь. Ты презираешь мою мать потому, что она заурядная женщина, потому, что она нервничает по поводу пудинга… О боже!

Люси поднялась с колен и продолжала.

— Это ты заурядный, Сесиль! Ты все знаешь про чудесные, прекрасные вещи, но ты не знаешь, как их использовать. Как в красивую обертку ты заворачиваешь себя в искусство, в книги, в музыку. Ты и меня хочешь так же завернуть, так же спеленать. Но я не хочу, чтобы меня пеленали, — пусть это будет даже самая грандиозная, самая великая музыка. Потому что люди гораздо важнее музыки, а ты их от меня прячешь. Поэтому я и разрываю нашу помолвку. Пока ты имеешь дело с вещами — все хорошо. Но когда доходит до людей…

Люси смолкла. Последовала долгая пауза. Наконец Сесиль с чувством произнес:

— Это правда.

— Правда, в целом, — уточнила Люси, которую начинал терзать неясный стыд.

— Нет, правда. В каждом слове. Это словно откровение. Да, это — я.

— Так или иначе, это причины, по которым я не могу быть твоей женой.

— «Ты совсем не подходишь для более тесных отношений», — повторил Сесиль слова Люси. — Именно так. В самый первый день, после помолвки я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Я вел себя как негодяй по отношению к твоему брату и мистеру Бибу. Ты еще лучше, чем я думал.

Люси отступила на шаг.

— Но я тебя не потревожу, — продолжал Сесиль, — ты слишком хороша для меня. Я никогда не забуду то, что ты мне сказала. Единственное, в чем я тебя виню: ты могла бы предупредить меня в самом начале, до того, как ты почувствовала, что не сможешь выйти за меня. У меня был бы шанс стать лучше. До этого вечера я тебя толком и не знал. Я тебя использовал как повод поупражнять свои дурацкие представления о том, какой должна быть женщина. Но сегодня ты предстала передо мной как совершенно другая личность. Новые мысли… даже голос — и тот новый.

— Что ты имеешь в виду? Что за другой голос? — воскликнула Люси, неожиданно охваченная злостью.

— Как будто другой человек говорит твоими устами, — пояснил Сесиль.

И тут Люси вышла из себя.

— Если ты думаешь, что я в кого-то влюблена, — почти кричала она, — то ты очень сильно ошибаешься.

— Конечно же, я так не думаю, — пытался он ее успокоить. — Ты совсем не такая.

— Нет! Именно так ты и думаешь. Это твоя старая идея, идея, которая отбрасывает Европу на века назад — будто женщина только и думает, что о мужчинах. Если девушка разрывает помолвку, о ней говорят: «У нее есть кто-то на уме; она хочет выскочить за кого-то другого». Это отвратительно, это грубо. Как будто девушка не может сделать это просто ради свободы.

— Я мог так думать в прошлом, — почтительно произнес Сесиль. — Но я никогда вновь не стану так говорить. Ты преподала мне хороший урок.

Люси вдруг почувствовала, что краснеет, и притворилась, будто изучает раму окна.

— Конечно, нет и речи о том, что у тебя может быть «кто-то еще», — продолжил Сесиль. — Или что мне «изменяешь». Или еще что-нибудь из разряда этих тошнотворных глупостей. Приношу свои самые глубокие извинения, если мои слова заставили тебя так подумать. Я только хотел сказать, что в тебе появилась сила, которой раньше не было.

— Не нужно, Сесиль, не извиняйся. Это моя ошибка.

— Это вопрос идеалов, — сказал Сесиль. — Твоих и моих. Совершенно абстрактных идеалов, и твои оказались более благородными. Я пребывал в плену старых, порочных представлений, но ты им не соответствуешь. Ты — нечто совершенно новое и прекрасное. — Голос Сесиля дрогнул. — И я должен поблагодарить тебя за то, что ты сделала, показав мне, кто я есть на самом деле. И что еще более важно, спасибо, что ты показала мне, какой должна быть настоящая женщина. Пожмем друг другу руки?

— Конечно, — отозвалась Люси, свободной рукой судорожно сжимая край шторы. — Спокойной ночи, Сесиль. Прости за все и спасибо тебе за твое истинное благородство. Позволь мне зажечь для тебя свечу!

Они вышли в холл.

— Спасибо! Спокойной ночи. Да благословит тебя Бог, Люси.

— Спокойной ночи, Сесиль!

Она проследила, как он поднимается по лестнице, держась за перила, тень от которых скользила по его лицу подобно тени, отбрасываемой крыльями. На площадке он остановился и, обернувшись к Люси, бросил на нее взгляд, полный непередаваемой красоты. В силу воспитания Сесиль был настоящим аскетом, и ничто так не шло ему, влюбленному, как акт отречения от любви.

Она никогда не выйдет замуж. Это она осознавала совершенно ясно, несмотря на полную неразбериху, царившую в ее душе. Сесиль верил в нее. Когда-нибудь и она поверит в себя. Она должна стать одной из тех женщин, которых она восхваляла столь красноречиво и которые больше всего ценят свободу, а не мужчин. Она должна забыть, что Джордж любит ее, что именно он внушил ей эти новые мысли, благодаря которым она столь блестяще обрела свободу, должна забыть, что он ушел… куда он там ушел?.. ушел в темноту.

Люси выключила лампу.

Не было сил думать. Не было сил даже чувствовать. Люси оставила всякие попытки понять саму себя и вступила в ряды огромной армии тех, кто не следует ни сердцу, ни разуму и кто двигается по жизни, пользуясь лишь расхожими фразами из современного им лексикона. У этой армии есть много и милых, и праведных солдат. Но они потерпели поражение в битве с единственным врагом, который есть у человека и который возвел свои бастионы у него внутри, в самом сердце. Эти люди погрешили против страсти и истины, и напрасно они будут стремиться к добродетели. С годами их притворство выйдет наружу, праведность и милая доброжелательность пойдут трещинами, остроумие превратится в цинизм, а альтруизм — в лицемерие. Куда бы они ни пришли, они не только будут создавать ощущение неуюта для других, но будут и сами чувствовать себя неуютно. Они совершили преступление против Эроса и Афины Паллады, и эти дружественные друг другу божества будут неизбежно отмщены. Но не вмешательством других богов, а естественным движением природы.