Проклятие темных вод - Пенни Хэнкок

— А что, на тачке нельзя?

— Мама, у нас нет тачки. Вспомни. В доме без сада тачка ни к чему.

— Хм… Я же выращивала там цветы. Даже дерево, вопреки законам природы. Все твердили, что глициния никогда не зацветет на теневой стороне двора, но я заставила ее цвести, как в последний раз. А клематисы! «…Пурпурные звезды в зеленой ночи его листьев».

— Как красиво!

— Это Оскар Уайльд. Хотя не ожидала, что ты знаешь. И пионы! В каком-то году даже подсолнухи росли у стены в самом тенистом углу. Вымахали — с меня. Единственное, что им требовалось, — немного любви и внимания.

«И как это, — думаю, — мама умудрялась отдавать своим растениям столько любви и внимания, если мне перепадало так мало?»

— И все же тачки в Доме у реки нет.

— Тогда зачем тебе мое кресло на колесиках?

— Я же сказала! Разбираю барахло в гараже. Нужно перевезти кое-что тяжелое назад в дом.

— Тебе следует послушаться Грега и продать дом. Его время миновало!

Она качает рукой, держа пустой на три четверти стакан. Для джина рановато, но за окном сереет, и мать включает лампу, как бы подавая сигнал самой себе: время коктейля. Я вновь наполняю стакан, бросаю в него дольку лимона и сразу подаю ей. Жидкость шипит и брызгается.

— Так чего же ты хочешь от меня? — спрашивает мама.

— Кресло. Могу я взять им попользоваться? Всего на день.

— Забирай! Увози насовсем. Вот гляжу на него и чувствую себя старой развалиной. Глаза б мои не видели этой жуткой штуковины! Зачем ты только заставила меня купить это?

— Без кресла ты не сможешь выбираться на вересковую пустошь, в деревню или в парк. Верну его сразу же, как управлюсь.

Старушка устраивается перед телевизором. Объявляю, что мне пора, и везу кресло по ковровым дорожкам коридоров к главному входу.

Когда спешишь, всегда кажется, будто весь мир знает об этом и пытается тебя задержать. Только вхожу в фойе, как из номера своей матери выходит Макс.

— Добрый день, Соня, — здоровается он с улыбкой; на розовых щеках появляются ямочки.

Кажется, он родился улыбаясь и остался таким навсегда.

— Никак, матушка выходит на прогулки? Какое загадочное путешествие ты ей приготовила?

Я объясняю, что кресло надо погрузить в машину: готовлюсь к следующей экскурсии для матери.

— Давай помогу, — предлагает Макс. — Ну-ка, пусти.

Он толкает кресло через двойные двери. У машины я рассыпаюсь в благодарностях. Макс смотрит на меня на несколько секунд дольше, чем следовало бы. Это неловко. Может, собирается пригласить меня выпить?

— Странное дело, — говорит он. — Порой я завидую маме. У нее такая уютная маленькая квартирка. Чистят, моют, стирают — целый день ничего не надо делать. Играй себе в скрабл да перемывай косточки постояльцам.

Макс стоит, руки в боки, будто заняться ему совершенно нечем.

— Извини, я бы с радостью поболтала с тобой еще, но тороплюсь…

— Может, как-нибудь выпьем по чашечке чая… например, здесь, в кафе для жильцов?

— С удовольствием.

— «Кафе для престарелых», разумеется, шутка. На самом деле могу ли я пригласить тебя поужинать?

— Если не будет других дел, — улыбаюсь я.

Макс смотрит на меня, будто пытаясь отыскать в моих словах скрытый смысл, затем кивает, складывает кресло и грузит его в багажник моей машины.

— Прошу! — улыбается во весь рот. — Для следующего выходного твоей матушки все готово. Береги себя.

Возвращаюсь к реке так быстро, как могу.

Воскресенье

Хелен

Хелен присела за один из немногих свободных столиков в кафе на рынке с обычным большим капучино и опустила голову на сложенные руки. Соня не захотела помочь, но разве ее осудишь?

Вот так, без выпивки, в полном одиночестве, Хелен удалось выстроить мысли в ровный, логичный ряд. Ситуация с Джезом куда хуже, чем ей поначалу казалось. Теория Сони о любовнице маловероятна, учитывая их отношения с Алисией. Девушка убеждена, что парень никогда и никуда бы не уехал без своей гитары, а она знает его лучше других. Оставалось три версии. Первая — несчастный случай, возможно на реке, и тело пока не нашли. Вторая — мальчика похитили. И третья, самая неправдоподобная, — его убили. Но трупа нет. Как и ключей к загадке. Хелен со стуком опустила чашку на блюдце. Так она ни к чему не придет. Продвинулась не дальше, чем полиция. Хотя подозреваемый у них наконец-то появился.

«Я», — кивнула она своим мыслям.

Вчерашний допрос был ужасен. Полисмены вновь попросили ее подтвердить, где она была в пятницу утром, и пришлось сказать: в турецкой бане. Стражи порядка явно не поверили. Может, к этой минуте уже и проверили. Оставив эту тему, они спросили, на какую специальность собирался поступать Джез. Как сильно Хелен хотела, чтобы место получил Барни? Были ли у него другие конкретные перспективы? Сердило ли ее то, что Джез подвергал опасности будущее ее сына? Она говорила, что считает себя хуже сестры и племянника, — не могло ли это повлечь за собой желание причинить им вред?

Хелен знала: ее отпустят. Свидетелей нет, да и не будет. Самое время подвести итоги. Прекратить детские приступы ревности к сестре, не пускать в сердце неуверенность в Мике. Покончить с чувствами, которые ведут ее, будто маяк, на очень неприятный, даже опасный свет.

Хелен не привыкла страдать от такой глубокой неуверенности в себе, таких резких непредсказуемых лавин неверия в собственные силы. На этой неделе она спрашивала себя: кто для нее Мик, знает ли она его вообще? Сейчас вопрошала, знает ли саму себя. Все это завертелось из-за Джеза. Ее племянника. Она не должна была выдвигать свои проблемы на первый план, оттесняя мальчика на второй, ведь ему может грозить серьезная опасность.

Мимо прошла женщина с ребенком в слинге. Увидев крошечный носик, прижатый к маминому пальто, Хелен внезапно с ужасающей ясностью вспомнила момент, когда впервые увидела Джеза. Мария была на седьмом небе от счастья, темноволосый малыш у ее груди тихонько чмокал губами. В день, когда родился Джез, Хелен приехала навестить родственницу в их милую квартирку на вершине Крумс-Хилла. Сестры сели рядышком на кровати, откинулись на подушки, согнули колени. В то время они были близки, словно пропасть между ними вдруг ненадолго исчезла, когда Мария забеременела. Из той комнаты открывался замечательный вид на реку — серебристую ленту, бегущую мимо доков и причалов к морю.

Закончив кормить, Мария передала крохотного мальчика сестре. Хелен положила его на колени, лицом к себе. Она вспомнила маленькие спеленатые ручки и ножки — коротенькие и толстые; как малыш остановил на ней взгляд завораживающих темных глаз; всепоглощающая любовь, которую ощутила новоиспеченная тетя, была сравнима лишь с тем, что она чувствовала к своим сыновьям. К тому времени она подержала на руках множество новорожденных (многие друзья стали родителями), однако здесь было что-то иное — видимо, кровные узы, — и отрицать это бессмысленно. Она любила своего кроху-племянника, сына родной сестры. И любит по-прежнему. Несомненно. Просто невозможно представить, что он попал в настоящую беду.