Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

IV. Изучение внешней политики иностранных государств.

V. Составление описаний и справочников военно-статистического характера по иностранным государствам; издание важнейших наставлений и обзоров по вопросам военно-экономической жизни иностранных государств.

VI. Подготовка всех данных военно-статистического характера, в коих может встретиться надобность нашим военным представителям на будущих международных совещаниях по ликвидации текущей войны».

В агентурный отдел Регистрационного управления и была зачислена Ольга Федоровна Голубовская, которая взяла для себя как для агента прежний литературный псевдоним, присовокупив к нему новое красивое отчество. Так что теперь она была Елена Константиновна Феррари.

* * *

Подъесаул Кобнев, находившийся на «Лукулле» в минуту несчастья, рассказывал о случившемся так:

— Около 4 часов 30 минут дня я поднялся из своей каюты и вышел на верхнюю палубу. Встретившись там с дежурным офицером, мичманом Сапуновым, я прошел с ним по палубе. Через некоторое время мы обратили внимание на шедший от Леандровой башни большой пароход под итальянским флагом. Повернув от Леандровой башни, он стал пересекать Босфор, взяв направление на «Лукулл». Мы продолжали следить за этим пароходом.

«Адриа» на большой скорости, необычной для маневрирующих в бухте Золотой Рог судов, приближалась к «Лукуллу». Вскоре стало видно, что, если «Адриа» не изменит направления, «Лукулл» должен прийтись по ее пути. Я предположил, что у парохода не в порядке рулевая тяга, он не успеет переложить вправо, однако Сапунов сказал, что, будь у парохода что-то не в порядке, он не шел бы с такой скоростью и давал бы тревожные гудки, предупреждая об опасности. Тем не менее пароход не уменьшал хода, двигался на яхту, как будто ее не было по пути.

Наконец мы увидели, что из правого шлюза «Адрии» отдали якорь. Тут нам стало ясно, что удара в бок нам не миновать, так как при скорости, с какой шел пароход, было очевидно, что на таком расстоянии якорь не успеет и не сможет забрать грунт и удержать пароход, обладающий колоссальной инерцией. Мичман Сапунов крикнул, чтобы давали кранцы, и побежал на бак вызывать команду. Я кинулся к кормовому кубрику, где помещались мои казаки, и закричал, чтобы они по тревоге выбегали наверх. В этот момент я услышал, как отдался второй якорь «Адрии», и она приблизилась так, что уже с палубы «Лукулла» нельзя было видеть, что делается на носу парохода, продолжавшего неуклонно надвигаться на левый бок яхты. Секунд через десять «Адриа» подошла вплотную, раздался сильный треск, и во все стороны брызнули щепки и обломки от поломанного фальшборта, правильного бруса и верхней палубы.

* * *

Вскоре Ольгу Голубовскую направили на курсы разведки и военного контроля.

Здесь в течение двух месяцев обучались военнослужащие, командированные штабами армий. Курсы имели два отделения — разведки и военного контроля. В середине февраля 1919 года состоялся первый выпуск в количестве 29 человек, 14 из них — на отделении разведки и 15 — на отделении военного контроля. Затем увеличили срок обучения (до четырех месяцев) и количество обучающихся. В июле курсы выпустили 60 человек. Создание курсов в известной степени двинуло вперед дело подготовки руководящих кадров разведки Красной Армии. Вместе с тем эта проблема в течение всей Гражданской войны так и не была снята (да и потом тоже).

Начальником курсов был член Реввоентрибунала Республики, комиссар Полевого штаба (ПШ) РВСР Семен Иванович Аралов. Нынешние работники ГРУ ведут отсчет своим руководителям именно от штабс-капитана Аралова.

Заместителем у него был комиссар отдела латыш Валентин Петрович Павулан, довольно загадочная личность, неизвестно откуда появившаяся и неизвестно куда сгинувшая (по некоторым данным, он погиб в начале 20-х годов в Туркестане). Получилась классическая пара: командир — комиссар, и оба большевики. Восторжествовал известный принцип Феликса Дзержинского, согласно которому при подборе кадров на ответственные должности политическая лояльность важнее профессиональной компетентности. Учитывая постоянные предательства бывших офицеров Генштаба, это было более чем оправданно.

Павулан сначала встретил в штыки появление на курсах женщины, однако Аралов рассказал ему про Мату Хари, ну, и вскоре латыш показал себя не столь уж несгибаемым. Они очень крепко подружились с Ольгой, Павулан пришел в восторг от ее оперативных способностей, да и Аралов выражался в том смысле, что если у женщины нет никаких сдерживающих центров, то она может продвинуться по служебной лестнице очень далеко!

То есть командир и комиссар пожелали оставить покладистую оперативницу при себе и дать ей какую-нибудь руководящую должность при курсах разведки. Казалось бы, сбылась мечта Ольги о возвращении в Петроград, с которым она расставалась так болезненно, когда ее поперли из Чеки… Однако с тех пор, с января 1918-го, утекло слишком много воды, и Ольга изменилась. Жить в Петрограде ей было хуже смерти.

Конечно, паек был по сравнению с тем, что ели победившие пролетарии, невероятно роскошным. В нем даже было сливочное масло! Правда, как-то раз масло это выдали завернутым в исписанную бумагу, причем исписанную сторону обратили к самому маслу. Да еще в него целиком врезалась толстая сургучная печать. И как вы думаете, что за бумага оказалась? Старое свидетельство Николаевского госпиталя о том, что какое-то лицо страдает слабоумием — как следствием сифилиса! Добросовестно были описаны вопросы, предложенные больному, и его ответы. Ольга не могла себя заставить есть эти «вопросы и ответы», пришлось их соскребать. Сколько добра пошло псу под хвост!

Но и чекистские пайки были порою такими, что хоть ложись и помирай. Унизительный, сырой, остистый хлеб с занозами, казавшийся орудием пытки. Но Ольга уговаривала себя, что «бывшим» даже лепешки из кофейной гущи кажутся сейчас лакомством, а за те «сифилитические поскребыши» с масла многие заплатили бы золотом… А за повидло небось глотку перегрызли бы! Повидло, «нечто среднее между вареньем и колесной мазью», как судачили о нем в петроградских трамваях, называли изобретением комиссаров: «Не повидло, а подлость одна, от него в кишках вроде как землетрясение делается».

Да уж! Никогда Ольга и вообразить не могла, что после победы пролетариата придется голодать, есть «колесную мазь» с опилками… Даже в Екатеринославе, под отцовым крылом, она жила сытней и вольготней! А хуже всего было то, что она окончательно изуверилась в будущем и уже не верила, что даже после окончания войны жизнь наладится. Оно конечно, не трудно было поменять на толкучке камушки на хороший кофе или на жирную колбасу. Однако еще неведомо, из чего эту колбасу сделали, из какого мяса… может статься, из человечьего. А камушки было жалко. Ольга их добывала для того, чтобы они украшали все девять ее тоненьких пальчиков, а не уродливые пальцы какой-то торговки. Она боролась за что? За такую же роскошную, привольную, красивую жизнь, которая раньше была у буржуев. А теперь такой не было ни у кого! Поэтому в России становиться буржуйкой не имело никакого смысла. Только разживешься — тебя сразу к стенке. Вот вырваться бы за границу… Пристроиться бы при каком-то из наших консульств, посольств, торгпредств… Вот счастье-то было бы!