Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

Саша плакала уже очень давно. Несколько раз принималасьмолиться, шептала что-то, глядя на бесстрастный лик Спасителя, но ни утешения,ни ответа ей не было.

Как открылась входная дверь, девочка не слышала. Во-первых,в эту минуту у нее начался очередной приступ рыданий, а во-вторых, может, он ине через дверь появился. Что ему дверь?

Только ощутила Саша некое колебание воздуха, уловила краемзаплаканного глаза неяркий свет, вдохнула чудесный аромат (все этоодновременно), повернула голову и увидела в коридорчике, шагах в пяти от себя,Божьего Ангела. Хоть было темно, но от ангела исходило золотистое сияние, идлинные волосы тоже посверкивали искорками, а глаза мягко лучились, и впротянутой правой руке (у ангелов она называется «десница») мерцала звезда.Одеяние у ангела было белое, длинное, а может и не было никакого одеяния, аклубилось белое облако. Не сказать, чтобы Саша так уж хорошо все разглядела,потому что темно, слезы в глазах, ну и потрясение, конечно.

Хотя чего потрясаться — ведь сама Спасителя молилакакой-нибудь знак дать.

— Не страшись греха, — прошептал златовласыйангел. Его шепот был легче дуновения ветра. — Я твой грех на себя возьму.Не о себе думай, о ближних.

Звезда в его ладони (то есть длани) ярко-ярко вспыхнула, такчто Саша на мгновение ослепла. А когда снова начала видеть, ангела, конечно,уже не было, только покачивалась в воздухе золотистая пыльца.

Утром Саша каждую пылинку собрала, ссыпала на бумажку и подикону положила.

С. 166 — Впрочем, в ту сторону Фандорин старался несмотреть. Сдавленным голосом, едва шевеля губами, он начал: «Я давно взрослый,но про это никогда никому не рассказывал».[4]

…Сдавленным голосом, едва шевеля губами, он начал:

«Я давно взрослый, но про это никогда никому не рассказывал.Вроде глупость, ерунда, а не мог. Шок, перенесенный в детстве, не забывается…Хотя нет, один раз все-таки рассказывал — психиатру, и это было ужасно. Нопсихиатр не считается, у меня не было выбора… В общем, так. Мне былоодиннадцать лет. Мы приехали погостить к тете Синтии, в Борсхед-хаус, это еепоместье в Кенте… Понимаете, я вырос за границей, в Англии… Ладно, это к делуне относится.

Хм.

У тети Синтии было очень скучно. Она жила — собственно, исейчас живет — в старинном доме, среди огромного парка. Там всё очень чинно,чопорно, полный дом прислуги… Нет, это тоже неважно. Существенно одно: мне былоодиннадцать лет, и я ужасно скучал.

Да.

От скуки подружился с двумя девочками, примерно моеговозраста. Не то чтобы подружился — играли вместе. Больше ведь никого из детейне было. Одна была дочкой садовника, другая дочкой горничной…»

— Так-так, две цыпочки-лолиточки, — азартноподбодрил замолчавшего рассказчика Морозов. — Уже интересно. Валяйтедальше.

«Как звали вторую девочку, не помню, а дочку садовника звалиТвигги. То есть это она сама себя так называла. В те годы у нас — то есть не унас, а у них в Англии — была такая актриса и модель, очень модная. Смешнаяхудышка, все по ней с ума сходили. И девочки все хотели быть, как она. «Twiggy»значит «веточка», и эта девочка, дочка садовника, была под стать имени —тощенькая такая, но бойкая. А подружка, наоборот, толстая, но робкая, рта почтине открывала, только хихикала. Твигги вертела ею, как хотела.

Обычно мы играли в нормальные детские игры. А однажды у меняв комнате Твигги предложила сыграть в «Freeze Game». В России такая игра тожеесть, мои дети играют. «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуетсятри. Морская фигура, на месте замри». Кто водит, должен застыть на месте и низа что не шевелиться, иначе штраф.

Твигги была озорная. Все время меня задирала, подначивала,дразнила чистоплюем и барчуком. Меня это задевало. Давай, говорит, сыграем наwild wish, у нас это называется «на американку», то есть на любое желание.Слабо, говорит?

Играть с ней на американку я опасался, но и трусом выглядетьне хотел. В общем, согласился. Сцепились мизинцами — был у нас такой ритуал — идали честное слово от расплаты не увиливать.

Хм.

Сначала водила Твигги. Я сказал: «Freeze!». Она застыла.Толстушка начала громко считать до пятидесяти, а я, как положено в такихслучаях, принялся корчить рожи, чтоб Твигги засмеялась и тем самым проиграла.Не подействовало. Попробовал ее щекотать — терпит. Дунул в нос — ей нипочем.

Делать больно по правилам игры нельзя. Моя фантазия иссякла,тут и время кончилось. Настала моя очередь водить.

Я приготовился к таким же невинным измывательствам, ноТвигги сразу, прямо на счете «раз», сдернула с меня шорты вместе с трусами, и явпервые в жизни оказался перед девочками голым…»

— Ну, что вы замолчали? — заизвивался в своихпутах омерзительный доктор филологии. — На самом интересном месте. Дальше!

«Дальше… Я залился краской, завопил от возмущения, поскорейнатянул трусы. А девчонки хором: «Проиграл, проиграл! Выполняй желание!»

К честному слову я уже тогда относился серьезно. Умер бы, ноне нарушил. Ладно, говорю, выполню, хоть это было и нечестно.

Думал, Твигги хочет выцыганить у меня какую-нибудь вещицу —очень ей моя никелированная авторучка нравилась и набор фломастеров. Но яошибся…

Нет, это еще не то, что вы думаете. Твигги сняла сандалию,сунула ее мне под нос и потребовала, чтобы я лизнул языком пыльную подметку.

Делать нечего, лизнул.

Она говорит: хочешь реванш? Вожу я. Если шевельнусь —продула. Нет — продул ты. А кто продул, получит десять раз ремнем по голой попе(она произнесла грубое слово, которого я, мальчик из приличной семьи, неупотреблял).

И я согласился. Я был ужасно зол за подметку и хотелпоквитаться. Ну а кроме того, если быть честным…

Хм.

В общем, это естественно для одиннадцатилетнего мальчика. Яподумал, что, когда она будет водить, я сделаю с ней то же самое, что она сомной.

И все началось снова. Толстая подружка, подхихикивая, началасчитать до пятидесяти. Я уверен, что они проделывали этот фокус и с другимимальчишками, но тогда я об этом не думал…

Я снял с Твигги штаны — она была в джинсах. Стянул детские,в цветочек трусы…»

Морозов причмокнул.

— Как говорится, с этого момента подробнее! Что вы тамувидели?