Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

Сперанский, Михаил Михайлович (1772–1839). Знаменитыйгосударственный деятель, которого современники сравнивали с птицей феникс,обладающей способностью возрождаться из праха. Безродный и нищий, он уже к30-летнему возрасту вознесся к вершинам государственной власти благодаряредкостным способностям, поразительной работоспособности и фантастическомувезению, а в 35 лет фактически сделался соправителем Александра Первого,прислушивавшегося к каждому его слову. Но в 40 лет, став жертвой придворныхинтриг и собственной самонадеянности, Сперанский всего лишился и угодил вссылку. После семилетней опалы вновь начал постепенное карьерное восхождение,пройдя путь от губернатора захолустной провинции до высших должностей.

В молодости Сперанский мечтал о парламентаризме (вчастности, ему принадлежит самый ранний проект создания Государственной Думы,да и само это словосочетание придумано тоже им), однако под грузом лет и ударовсудьбы превратился в убежденного реакционера и ярого апологета самодержавнойвласти.

Про падение Сперанского рассказывают такой анекдот.

Во время роковой беседы с государем 17 марта 1812 года (этааудиенция не имела свидетелей, а потому дала пищу самым разнообразным домыслам)Михаил Михайлович якобы имел неосторожность превзойти его величество остротойума и языка, чем окончательно себя и погубил.

Молва гласит, что Александр, уже изрядно настроенный противсвоего наперсника интриганами, в начале разговора еще пытался сохранятьвеличавость и даже сухо поблагодарил Сперанского за обучение науке власти.Однако затем не сдержался и, ссылаясь на свидетельство министра полиции Балашова,стал гневно пенять на оскорбительные слова, произнесенные Михаилом Михайловичемв адрес монарха. Будто бы Сперанский воскликнул: «Да чего бы достиг сейнеблагодарный властитель, не будь подле него меня?»

Михаил Михайлович отпираться не стал, лишь посетовал, чтоБалашов пересказал только вторую половину разговора, опустив первую, в которойэтот царедворец с язвительной улыбкой передал Сперанскому обидный отзыв о немАлександра, сказавшего в присутствии многих лиц: «Этот попенок становитсянесносен». Царь покраснел, поскольку упрек был справедлив. Михаил Михайловичеще и имел дерзость спросить, считает ли государь позволительным стольнеуважительно отзываться о верном своем советчике, к тому же при егонедоброжелателях?

Смущение государя длилось недолго. Александр быстро нашелсяи, приняв надменный вид, обронил: «Quod licet Jovi non licet bovi»,[2]что было очень к месту, поскольку за упрямцем Сперанским давно утвердилосьпрозвище Бык.

Что же Сперанский? Он, поклонившись, печально молвил:«Напрасно ваше величество изволило меня благодарить за наставления. Сприскорбием вижу, что главный закон властителя вы так и не затвердили». «Какойже?» — живо вскричал Александр, улыбаясь своему mot[3] ипредвкушая, как будет пересказывать его дамам. «Государь лишь в том случаеимеет право повелевать своими подданными, если сам является для них образцомповедения, — сказал Михаил Михайлович. — Что личит быку, то не к лицуЮпитеру».

Самолюбие царя было уязвлено, настроение испорчено, и,говорят, в этот миг участь всесильного сановника окончательно решилась.

С. 60 …мальчик был отдан в незадолго перед тем учрежденноеУчилище Правоведения

Училище Правоведения учреждено в 1835 году по проекту принцаП. Ольденбургского, мечтавшего цивилизовать российское судопроизводство,которое безнадежно погрязло в коррупции и невежестве. Предполагалось, что вновьсоздаваемый храм юриспруденции будет воспитывать просвещенных ивысоконравственных служителей Фемиды, которые, войдя в возраст и силу,озаботятся превращением полуазиатской империи в правовое государство. Доизвестной степени, так оно и произошло: именно выпускники Училища Правоведенияготовили судебную реформу и прочие преобразования 60-х и 70-х годов.

С. 62 — По преданию, то была единственная постройка, котораяуцелела от времен жестокого герцога Бирона, которому сто с лишком лет назадпринадлежало это владение.

Бирон, Эрнст-Иоган (1690–1792). Одна из самых непопулярныхфигур российской истории, биографические сведения о котором в энциклопедияхобычно помешались в статье «Бироновщина».

Мелкий прибалтийский дворянчик, он, стал фаворитомкурляндской герцогини Анны, нелюбимой племянницы Петра Великого. Когда Анна, поволе случая, сделалась российской царицей, Бирон неожиданно для себя оказалсяправителем огромной империи и, надо сказать, не без успеха нес это бремя втечение целого десятилетия. Одержал победу в двух войнах, расширил пределыстраны, активно боролся с пьянством. Свирепствовала в эти годы власть умеренно— во всяком случае, если сравнивать с кровавой эпохой Петра.

Смертельно заболев, Анна хотела оставить своего любовникаполновластным регентом при младенце Иоанне Шестом. По свидетельству историков,последние слова, с которым умирающая императрица обратилась к Бирону, были: «Небойсь». Но три недели спустя заговорщики под предводительством графа Минихасвергли регента. Вместо курляндской партии к власти пришла немецкая. Бирон былсудим, приговорен к четвертованию, но в последний момент помилован и отправленв ссылку, где прожил больше 20 лет, всеми забытый. В 1762 году Екатерина Втораявспомнила о Бироне и вернула ему престол курляндского герцогства, ноЭрнст-Иоган уже утратил вкус к власти и вскоре отказался от короны в пользусвоего сына.

Мифы о бироновских зверствах сильно преувеличены егополитическими противниками и последующими романистами. Бирон был сыном своегогрубого и жестокого века, не более того. Как писал Пушкин: «Он имел несчастиебыть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духеего времени и в нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты».

А умер он так.

Как-то утром восьмидесятидвухлетний Бирон сидел в оранжереесвоего митавского дома и читал «Изречения Конфуция». Не сказать, чтоб оченьусердно: пробежит слабыми глазами строчку-другую, надолго задумается. Потомпрочтет еще немного, опять отвлечется. Слишком насыщенным был текст, слишкомрассеянным внимание старца.

Первый афоризм, на который нынче упал взгляд еговысокогерцогской светлости, вызвал у Эрнста-Иогана скептическую улыбку. «Непечалься, что люди не знают о тебе. Печалься, что ты не знаешь людей», —поучал китаец. Курляндец же подумал, что у него все ровно наоборот: люди оченьхорошо о нем знали, и это первая печаль его жизни. А людей он знает, и дажеслишком хорошо — это вторая его печаль, еще более тяжкая.

Зато со следующим изречением мудреца он был полностьюсогласен.