Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

– Тогда и нам не на что рассчитывать.

– Да.

Моряки закричали местным с корабля:

– Здравствуйте! Здравствуйте!

Кеим велел им замолчать. Они с И-Чинем сели в одну из маленьких шлюпок, которые были припасены на большом корабле, и четыре гребца отвезли их на берег.

Выплыв на мелководье, Кеим встал со своего места и приветствовал местных жителей, подняв руки ладонями вперёд, как приветствуют обычно дикарей на Островах пряностей. Местные не понимали его слов, но жесты ясно говорили о мирных намерениях, и это они поняли. Некоторое время спустя он сошёл на берег, уверенный в мирном приёме, но предупредив матросов, чтобы те держали кремневые ружья и арбалеты под сиденьями наготове, на всякий случай.

На берегу его со всех сторон окружили любопытные люди, что-то лепечущие на своём языке. Слегка растерявшись от вида голых женских грудей, он поздоровался с вышедшим вперёд мужчиной, чей сложный и красочный головной убор с большой степенью вероятности выдавал в нём вождя. На Кеиме был шёлковый шейный платок, выгоревший и изъеденный солью, с изображением птицы феникс. Он развязал платок и отдал мужчине, развернув так, чтобы тот мог рассмотреть рисунок. Но мужчина заинтересовался шёлковой тканью больше, чем картинкой на ней.

– Надо было взять с собой больше шёлка, – сказал Кеим И-Чиню.

И-Чинь покачал головой.

– Мы вторгались в Ниппон. Попробуем узнать, как на их языке называются эти вещи.

И-Чинь поочерёдно указывал на корзины, копья, платья, головные уборы, ракушки; повторял за ними, быстро записывая их ответы на своей грифельной дощечке.

– Хорошо, хорошо. Рады, рады встретить вас. Император Китая и его покорные подданные приветствуют вас.

Мысль об императоре вызвала у Кеима улыбку. Что скажет Ваньли, Небесный Посланник, об этих несчастных собирателях ракушек?

– Нужно обучить кого-нибудь из них китайскому языку, – сказал И-Чинь. – Желательно, мальчишку: они схватывают быстрее.

– Или девочку.

– Давайте не будем про это, – сказал И-Чинь. – Нам придётся провести здесь некоторое время, пока мы будем чинить корабли и пополнять запасы. Мы же не хотим, чтобы эти люди озлобились на нас.

Кеим жестами передал их намерения вождю. Остаться на время, разбить лагерь на берегу, есть и пить, чинить корабли, возвращаться домой, на запад, туда, где заходит солнце. Не сразу, но почти всё из этого они, похоже, поняли. В свою очередь от них он узнал, что они едят жёлуди и тыкву, рыбу и моллюсков, птиц и более крупных животных (судя по всему, имелись в виду олени). Охотились они в горах. Еды было много, и они были рады поделиться с китайцами. Им понравился шёлк Кеима, и они бы с радостью обменяли его на крепкие корзины и еду. Узорчатое золото добывалось в горах к востоку отсюда, за дельтой большой реки, руслом которой они вошли в залив, почти прямо на восток; они указали на промежуток между гор, где текла река, примерно похожий на промежуток, ведущий к океану.

Поскольку информация об их земле явно заинтересовала И-Чиня, они сообщили ему подробности более затейливым способом: хотя они и не знали ни бумаги, ни чернил, ни письма, ни рисунка, за исключением орнаментов на корзинах, у них были своеобразные карты на песке на пляже. Вождь и несколько других представительных местных присели на корточки и принялись скрупулёзно лепить из мокрого песка. Сначала разгладили участок, изображающий залив, а затем стали оживлённо спорить об истинной форме горы между ними и океаном, которая называлась Тамалпи (гора, судя по их жестовым объяснениям, была спящей девой и, по-видимому, богиней, хотя сложно было сказать с уверенностью). Они использовали траву, чтобы изобразить широкую долину в ложбинке между гор, ограждающих залив с востока, и наполнили водой русла дельты и двух рек, одна из которых орошала северную, а другая – южную стороны широкой долины. К востоку от этой большой долины предгорья вырастали в горы гораздо большего размера, чем прибрежный хребет, и покрытые снежными шапками (обозначенными одуванчиковым пухом), с одним или двумя большими озёрами в их кольце.

Всё это они размечали под бесконечные споры о деталях, заботливо вычерчивая ногтями складочки, раскладывая травинки или сосновые лапки; и всё ради карты, которую смоет ближайшим приливом. Но к моменту, когда они закончили, китайцы понимали, что золото добывают в предгорьях, а соль – с берегов залива, обсидиан с севера и из-за высоких гор, где добывают также и бирюзу, и так далее. И всё это не понимая ни слова на языке друг друга, – простые вещи, описания вещей исключительно жестами и песчаной моделью их земли.

В последующие дни, однако, они узнали местные названия многих повседневных вещей и явлений; И-Чинь всё подробно записывал, составляя словарь, и начал учить китайскому одну из местных девочек, лет шести, дочку вождя, которая делала хорошие успехи. Постоянно чирикающую на своём родном языке девочку китайские моряки прозвали Бабочкой, как за манеру поведения, так и за шутку о том, что, возможно, в этот момент они ей просто-напросто снились. Она увлечённо и очень напористо объясняла И-Чиню, что к чему; и гораздо быстрее, чем мог предположить Кеим, она стала говорить по-китайски так же бегло, как и на родном языке, иногда смешивая их вместе, но чаще всего приберегая китайский для разговоров с И-Чинем, как будто этот язык был его собственным, а сам он – каким-нибудь безнадёжным дурачком, вечно сочиняющим ненастоящие слова, что не могло быть дальше от истины. Её старшие видели в И-Чине чудаковатого чужака, который ощупывал их пульсы и животы, заглядывал им в зубы, просил изучить их мочу (от чего они отказались), и так далее. У них самих имелся своего рода врач, который проводил ритуальные омовения в незамысловатой паровой бане. Этот пожилой человек с жидкими дикими глазами был не таким доктором, как И-Чинь, но И-Чинь весьма заинтересовался его гербарием и объяснениями, насколько И-Чинь мог их разобрать, используя всё более сложный язык жестов и приобретённый навык Бабочки говорить по-китайски. Местные жители называли себя «мивоки», и так же назывался их язык. Само слово означало «люди», или что-то подобное. Из их карт прекрасно следовало, что их деревня пользуется той частью реки, которая как раз впадает в залив. Другие мивоки жили близ соседних речных бассейнов полуострова, между заливом и океаном; в других частях земли народ назывался по-своему и контролировал собственную территорию, хотя мивоки могли бесконечно спорить между собой, кто, что и как. Они объяснили китайцам, что большой пролив, ведущий к океану, возник в результате землетрясения, и до того, как катаклизм впустил океан, залив был пресной водой. Это казалось И-Чиню и Кеиму маловероятным, но однажды утром, когда они спали на берегу, их разбудила сильная тряска; землетрясение не утихало в течение многих ударов сердца, дважды возвращалось в то утро, и с тех пор они начали сомневаться в происхождении пролива.

Им обоим нравилось слушать речь мивоков, но только И-Чинь интересовался тем, как женщины делают съедобными горькие жёлуди, собранные с криволистных дубов, смалывая и высолаживая порошок желудей в ванночках из листьев и песка, создавая что-то вроде муки; И-Чинь считал это очень изобретательным. Желудевая мука и лососина, как свежая, так и вяленая, составляли основу их рациона, которой они делились с китайцами бесплатно. Ещё они ели мясо оленей какой-то гигантской породы, крольчатину и всевозможных водоплавающих птиц. И действительно, когда на них мягко опустилась осень и прошли месяцы, китайцы начали понимать: продовольствия в этих местах было столько, что не было никакой необходимости вести сельское хозяйство, которое практиковалось в Китае. Но, несмотря на это, народу здесь обитало совсем немного. Это была лишь одна из загадок острова.