Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Охотились мивоки в горах и уходили на целый день, снаряжаясь большими группами, к которым разрешалось присоединиться Кеиму и его людям. Луками мивоки пользовались хлипкими, но хватало и этого. Кеим приказал своим матросам оставить арбалеты и ружья спрятанными на кораблях, а пушки просто оставили на виду, но не объяснили, и никто из местных жителей не спросил о них.

Во время одной из таких охотничьих вылазок Кеим и И-Чинь следовали за вождём Та-Ма и небольшой группой мивоков вдоль ручья, протекавшего через их деревню, вверх по горным склонам к высокому лугу, с которого открывался вид на океан с западной стороны. На востоке виднелась бухта, а за ней тянулись зелёные холмы.

Луг у ручья был болотистым, а повыше – поросшим травой, с дубами и другими деревьями, поднимающимися высоко в небо. В низине луга разлилось озеро, на поверхности которого тесно жались друг к другу гуси белым покрывалом живых птиц, которые гудели наперебой, словно жаловались, чем-то расстроенные. Но потом стая взмыла в воздух, закружилась, то дробясь на мелкие стайки, то снова собираясь вместе, низко пролетела над охотниками, кто-то – пронзительно крича, кто-то – молча, сосредоточившись на полёте, характерно поскрипывая мерно взмахивающими крыльями и оглашая воздух. Тысячи и тысячи птиц.

Мужчины стояли и смотрели на это зрелище горящими глазами. Когда все гуси улетели, они увидели причину их бегства: стадо гигантских оленей пришло к озеру на водопой. Олени стояли, развесив свои огромные рога. Через озеро они наблюдали за людьми, бдительно, но не страшась.

На мгновение всё замерло.

В конце концов большой олень отступил. Мир снова ожил.

– Разумные существа, – сказал И-Чинь, который всё это время бормотал свои буддийские сутры.

Обычно Кеим пропускал мимо ушей подобную чепуху, но в тот день, когда охота продолжалась и они поднялись в горы, где увидели огромные количества мирно сосуществовавших бобров, перепелов, кроликов, лис, чаек, ворон, оленей, медведя с двумя медвежатами, стройного длиннохвостого серого зверя на охоте, похожего на лису, скрещенную с белкой, и так далее, и так далее, – целую страну, которая принадлежала одним зверям, соседствующим под безмолвным голубым небом в полной гармонии, на земле, плодоносящей самой по себе, где люди лишь малая её часть, – Кеим почувствовал себя странно. Он понял, что принимал Китай за единственную реальность. Тайвань, Минданао и другие знакомые ему острова казались ему незначительными лоскутами земли, её объедками; Китай же казался целым миром. А Китай означал людей. Построенный, возделанный, по гектарам разделённый на земельные участки, Китай являлся всецело человеческим миром, и Кеиму никогда не приходило в голову, что когда-то на его месте мог существовать иной мир, мир природы, отличный от сегодняшнего. Но сейчас он собственными глазами видел невозделанную землю, полную всевозможных животных, и земля эта, очевидно, была гораздо больше Тайваня, больше Китая, больше мира, известного ему прежде.

– Где же мы оказались? – спросил он И-Чиня.

И-Чинь ответил:

– Мы нашли источник персикового потока.

Наступила зима, но даже теперь дни стояли тёплые, а ночи холодные. Мивоки снабдили китайцев накидками из шкур морских выдр, сшитых кожаными нитками, и никакой шёлк не ощущался таким приятным для тела, а меха были так же роскошны, как одежды Нефритового Императора. Во время грозы лили ливни, и небо затягивалось тучами, но в остальное время погода стояла ясная и солнечная. Они находились на одной широте с Пекином, по словам И-Чиня, но в Китае в это время года должно было быть холодно и ветрено, поэтому моряки часто обсуждали здешний климат. Кеим едва мог поверить местным жителям, когда те говорили, что тут каждую зиму так.

В день зимнего солнцестояния, солнечный и тёплый, как и все остальные дни, мивоки пригласили Кеима и И-Чиня в своё святилище, маленькую круглую хижину, наподобие карликовой пагоды, где пол был утоплен в землю и весь покрыт дёрном, а крыша поддерживалась стволами деревьев, разветвляющимися в гнездо из веток. Они словно очутились в пещере, только свет костра и дымное солнце пробивались сквозь дымоход в крыше, освещая тусклый интерьер. Мужчины нацепили церемониальные головные уборы из перьев и обвешались ожерельями из ракушек, которые блестели в свете костра. Под мерный барабанный ритм они пустились танцевать вокруг костра, сменяя друг друга, как ночь сменяет день, пока заворожённому Кеиму не начало казаться, что они никогда не остановятся. Он изо всех сил старался держать глаза открытыми, чувствуя важность этого события для людей, что выглядели сейчас как животные, которыми они питались. Всё же этот день знаменовал возвращение солнца. Но бороться со сном было непросто. И наконец он тяжело поднялся на ноги и присоединился к хороводу юных танцоров, и они расступились, освобождая ему место, пока он дрыгался, переступая с ноги на ногу, как во время качки. Он танцевал и танцевал, пока ему не захотелось свалиться в углу и выйти наружу только на рассвете, когда небо уже полностью осветилось, а солнце вот-вот готово было вырваться из-за холмов, заграждающих залив. Молодые незамужние девушки отвели довольных и уставших танцовщиков и барабанщиков в парилку, и в своём заворожённом состоянии Кеим обратил внимание на то, как прекрасны эти женщины, как они невероятно сильны и не уступают в крепости мускулов мужчинам, с голыми стопами и ясными, непокорёнными глазами: казалось, они искренне смеялись над усталыми мужчинами, когда провожали их в баню и помогали снимать головные уборы и наряды, отпуская как будто даже непристойные комментарии в адрес Кеима, хотя, возможно, ему это просто показалось, исходя из собственного желания. Но пережжённый воздух, стекающий с него пот, резкое неловкое погружение в ручей, стряхнувшее с него остатки сна в утреннем свете, – всё это только усиливало его ощущение женской прелести, превосходящее всё, что припоминалось ему в Китае, где моряков всегда уводили из ресторанов милые хрустальные девицы. Удивление, вожделение и речной озноб боролись с усталостью, пока он не заснул на пляже под солнцем.

Он уже вернулся на борт своего корабля, когда к нему подошёл И-Чинь, плотно поджавший губы.

– Один из местных умер прошлой ночью. Меня привели посмотреть. Это оспа.

– Что? Ты уверен?

И-Чинь серьёзно кивнул с таким мрачным видом, какого Кеим никогда у него не видел.

Кеим пошатнулся.

– Придётся нам оставаться на кораблях.

– Придётся отплывать, – сказал И-Чинь. – Подозреваю, что болезнь завезли мы.

– Но как? Никто из нас не болел оспой за всё время пути.

– Ни у кого из местных нет шрамов от оспы. Я полагаю, они с ней не сталкивались. А некоторые из нас переболели оспой в детстве, как можно заметить. У Ли и Пэна осталось немало оспин, и Пэн спал с одной из местных женщин, а как раз её ребёнок сегодня умер. Сама женщина тоже больна.

– Нет…

– Да. Увы. Вы же знаете, что происходит с дикарями, когда они оказываются подвержены незнакомой болезни. Я видел это в Аочжоу. Чаще всего они умирают. Выживших останется несоизмеримо мало, и возможно, останется ещё меньше, если они случайно заразят не переболевших, я не знаю. В любом случае дело плохо.