Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Расставшись с Радеком, русские эмигранты, умытые, сытые и отдохнувшие, отправились на вокзал к вечернему поезду. Известие о визите Ленина в Стокгольм успело распространиться, и, хотя было уже почти темно, около сотни доброжелателей с красными флагами собрались в просторном зале ожидания. Еще больше флажков развевалось над паровозом, пока кочегар бросал в топку уголь. Под пение “Интернационала” Ленина и его спутников проводили к спальному вагону поезда 18:37 на Брекке10. Им предстояла длинная, почти в тысячу километров, дорога к Полярному кругу – самый долгий отрезок их пути. Благодаря финансовым усилиям Фюрстенберга, не говоря уже о деньгах, собранных шведскими друзьями (и врагами), ленинская группа могла позволить себе нужное количество купе, по четыре жестких полки в каждом (согласно тщательным бухгалтерским записям большевиков, их дорожные расходы в Швеции составили в пересчете на русские деньги 424 рубля 65 копеек)11. Кто-то преподнес Ленину цветы, дамы также получили букеты. Раздался еще один свисток, и шведская столица стала уплывать назад в паровозном дыму навсегда исчез еще один этап пути12.

Разбудили их затемно: в 5:30 предстояла пересадка в Брекке. После сонного завтрака русские путешественники погрузились в медленный местный поезд, направлявшийся на дальний север. Весь субботний день они наблюдали, как леса и холмы снова погружаются все глубже в зиму. Снега с каждым часом становилось все больше. Местами его было так много, что ветки под тяжестью сгибались почти до земли, превращаясь в экзотические арки, походившие на ребра каких-то гигантских доисторических животных. Лес был так близко, что из окна вагона внимательный глаз замечал то оленя, то полярного зайца, а то и рыжую лисицу, пробирающуюся домой через сугробы. Лосей в этих краях обитало явно больше, чем людей. Редкие городки вдоль железной дороги имели недостроенный вид, характерный для всех приграничных селений. Здания вокзалов на более крупных станциях – Виндельн, Бастутреск, Йорн – казались слишком городскими для такой глуши, а за ними тянулись ряды деревянных домиков и складов. Ближе к одиннадцати часам вечера они прибыли в Боден, впереди была еще целая ночь пути. Вскоре после полуночи они перетащили свой багаж в поезд, который через семь часов должен был доставить их в Хапаранду.

Так далеко на севере солнце встает рано, и сразу после завтрака, как только путешественники управились со своими сэндвичами и чаем, Ленин созвал группу на совещание. Прошедшая ночь была не из лучших, однако он все же выкроил время на чтение. В Стокгольме он скупил все русские газеты, которые только смог найти, и все 36 часов дороги потратил на то, чтобы внимательно их изучить. Везде на первых полосах была декларация Временного правительства о целях в войне и новости о единодушной поддержке этой декларации со стороны Исполнительного комитета. “Предатели! – раздраженно вскрикивал Ленин, не отрываясь от газеты. – Свиньи!” Эта жгучая ненависть была направлена против социал-демократов – в первую очередь Чхеидзе, Церетели и их сторонников13. Проведя ночь в подобном раздражающем чтении, перемежавшемся беспокойным сном, наутро Ленин был зол и резок.

Ход совещания был занесен в протокол. На повестке стояло три вопроса: как вести себя на русской границе, дальнейшие планы для Фрица Платтена и ответы, которые должны давать члены группы в случае, если в Петрограде их станут допрашивать агенты буржуя Милюкова. По последнему пункту Ленин продемонстрировал свои юридические познания, хотя его педантичное изложение русского иммиграционного законодательства было небольшим утешением для людей, вполне допускавших, что на границе их могут запросто взять и повесить. В случае каких-либо допросов, решил Ленин, группу станет представлять комитет из пяти человек (с ним самим во главе); остальные должны молчать и ни в коем случае ничего не подписывать.

Но до Петрограда были еще добрые сутки пути. Насущной же проблемой был пограничный пункт в Торнио. Швейцарца Платтена, весьма вероятно, в Россию не впустят, но ведь и с русскими могут поступить так же. Ровно в тот же самый день (чего ленинская группа не знала) на пограничном переходе Торнио завернули датского социалиста Борбьерга, который вез в Петросовет проект неких мирных предложений. По информации немецких агентов, которые оказывали поддержку Борбьергу,

решение было принято Временным правительством в Петрограде и вызвано нотой протеста со стороны Англии14.

Британцы, похоже, и были главным врагом Ленина в этой глуши. Но возможно, до русских пассажиров доходили также слухи о том, что немецкие офицеры погружают подозрительных путешественников в ванну с какими-то химикалиями, чтобы проверить, нет ли у них на коже секретных записей15. Страх перед неведомыми опасностями, которые, возможно, грозят на границе, отравил последние часы дороги. В воскресенье в четыре часа утра с небольшим русская группа пересела на очередной медленный поезд, отправлявшийся по новой железнодорожной ветке на юг, к стоящей среди болот прибрежной Хапаранде.

Три часа спустя поезд подполз к дебаркадеру еще не вполне достроенного вокзала, стоящего на высоком берегу реки, над крутым обрывом. Внизу тянулась серая лента Торнион-Йоки. Скованная льдом и припорошенная снегом река была границей того мира, в котором путешественники, как они теперь понимали, существовали в безопасности и относительном комфорте. На другом берегу видна была красивая церковь, ее купол ее чуть возвышался над обнаженными кронами деревьев. Чуть дальше можно было различить красный флаг над крышей русского вокзала в Торнио. Пришло время покинуть уютный кокон. Холод в импровизированном зале ожидания недостроенной конечной станции пронизывал до костей, единственным утешением оказался киоск, в котором продавали неаппетитный кофе и бутерброды. “Но нам было не до еды”, – вспоминала Елена Усиевич16.

Если бы у русских было время изучить обстановку, они бы заметили, что британцы теперь ближе, чем когда-либо. Каким бы отдаленным и диким ни был этот приграничный городок, он имел стратегическое значение. В момент, когда для союзников было критически важно сохранить (и усилить) свое влияние на русскую политику и русскую армию, пограничный переход Хапаранда-Торнио оставался единственным надежным сухопутным мостиком между Востоком и Западом17. Елене Усиевич Хапаранда запомнилась как “рыбацкая деревня”, но это ошибка. Городок бурлил разнообразной торговой деятельностью. Только за первые шесть месяцев 1917 года почтовое отделение таможни обработало 27 миллионов писем и посылок18. Если допустить (весьма оптимистически), что таможенные служащие проводят на рабочих местах по 12 часов в день, это значит, что они обрабатывали в среднем три письма или посылки в секунду (не считая крупногабаритных отправлений). Склад на шведской стороне был доверху набит готовыми к отправке товарами, причем на некоторых грузах значились такие далекие пункты назначения, как Токио или Пекин. Громоздились ящики, бочки, коробки и даже мешки с апельсинами, распространявшими совершенно неуместный в этих краях аромат. Таможенный пункт Хапаранды, как и зимняя санная переправа через реку, давно уже не справлялся с таким потоком товаров. Поскольку железнодорожного моста через Торнион-Йоки пока не существовало, была устроена канатная грузовая переправа, которую поддерживали шаткие мачты, установленные на плавучих понтонах. В апреле 1917 года эта переправа работала безостановочно19.