Отцы-основатели - Мария Згурская

Скоро уже вся страна знала имя этого поборника свободы. Насыщенные демократической (а порой и демагогической) риторикой выступления принесли Робеспьеру широкую популярность в народе и прозвище Неподкупный. В чем-то народ был прав: Максимилиан не искал материальных выгод. Он был беден. Но он грезил славой спасителя отечества. Он считал, что знает лучше всех, как построить счастливое общество.

Очень показательно, как Максимилиан Робеспьер не любил еще одного глашатая революции — графа Мирабо. Когда он упоминал о знаменитом графе, то ему всегда изменяла объективность. В мае 1789 года, когда Мирабо находился в зените славы, Робеспьер в одном из своих писем отметил, что «граф Мирабо играет ничтожную роль, его дурная нравственность лишает всякого к нему доверия». Родовитый аристократ, авантюрист, кутила и прожигатель жизни не мог вызвать симпатию у человека, который всю свою жизнь поставил на службу «добродетельных граждан», заслужив у них прозвище Неподкупный.

После роспуска Национального собрания Робеспьер получил должность общественного обвинителя в уголовном суде Парижа (октябрь 1791-го) и продолжил активную политическую деятельность в столице.

Когда вспыхнула революция, местная плутократия попыталась объявить ее делом врагов Франции. «Разве мог добрый парижский народ восстать? — твердили эти люди. — Он подкуплен был английскими деньгами».

В декабре 1791 — апреле 1792 года Максимилиан Робеспьер вел в Якобинском клубе острую дискуссию со сторонниками «экспорта» революции, призывая бороться с «врагами свободы» внутри страны. О необходимости дальнейшего углубления революции он писал в еженедельнике «Защитник конституции» весной-летом 1792 года.

Революция ширилась и набирала темп. И когда король бежал, Максимилиан Робеспьер первым призвал покончить с тираном. Бегство монарха заставило его решительно изменить свои взгляды: он становится бескомпромиссным республиканцем. В это же время у него зарождается идея революционной диктатуры, направленной как против реставрации абсолютной монархии, так и против крупной буржуазии: «Надо спасти государство каким бы то ни было образом; антиконституционно лишь то, что ведет его к гибели».

Вновь и вновь Робеспьер в своих речах выступает против войны внешней и доказывает необходимость войны внутренней, направленной против «врагов революции». Обращаясь к лидеру жирондистов — умеренных революционеров — Бриссо, Неподкупный бросает ему упрек: «Есть ли у нас внутренние враги? Вам они не известны, вы знаете только Кобленц (город, в котором концентрировались эмигранты, сторонники вооруженной борьбы с революцией)… Так знайте же, что, по мнению всех просвещенных французов, настоящий Кобленц находится во Франции».

Многие испугались, многие отшатнулись от Робеспьера. Но верный друг детства Камиль Демулен и товарищи из Якобинского клуба поддержали Максимилиана. Они ему верили. А он верил тому, что провозглашал. Не согласных со своей точкой зрения он автоматически записывал во враги революции.

В июле 1792 года было объявлено, что отечество — в опасности, а спустя неделю был организован революционный комитет восстания — Конвент.

В ходе восстания 10 августа 1792 года самопровозглашенная Коммуна Парижа включила Робеспьера в число своих членов. Сразу после образования Конвента был поставлен вопрос о судьбе короля. Якобинцы требовали его казни, но умеренные хотели судебного процесса.

В сентябре Робеспьер был избран в Конвент, где вместе с Ж. П. Маратом и Ж. Дантоном возглавил левое крыло («Гору») и повел ожесточенную борьбу против находившихся у власти жирондистов (сентябрь 1792 — май 1793 г.). Подозревая последних в стремлении реставрировать монархию, Робеспьер 3 декабря 1792 года решительно потребовал казни Людовика XVI и предложил казнить его без суда, заявляя, что беспокоиться о юридических формальностях — значит поддерживать контрреволюцию: «Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они. Они мечут молнию; они не осуждают королей, они погружают их в небытие». А когда суд все-таки состоялся, проголосовал за смерть короля (15 января 1793 г.), причем потребовал казни не только самого Людовика, но и его семьи. Смерти подлежал не только король. Следом за ним на гильотину отправили сотни аристократов, виновных только в том, что они родились с той самой частицей «де», о которой так мечтал Робеспьер.

После изгнания жирондистов из Конвента в результате восстания 31 мая — 2 июня 1793 года Робеспьер 26 июля вошел в Комитет общественного спасения.

Робеспьер, уже близкий к вершинам власти, записывает в своем дневнике: «Нужна единая воля… Внутренняя опасность исходит от буржуазии: чтобы победить буржуазию, нужно объединить народ». Отныне вся политическая деятельность Робеспьера оказывается подчиненной этой идее: сплотить народ вокруг решительных революционеров-якобинцев, уничтожить «внутренний Кобленц». Таким образом, когда Робеспьер вошел в состав Комитета общественного спасения, начался недолгий, но насыщенный событиями период кровавого террора и блестящих побед Республики.

Вместе со своими приверженцами Л. А. Сен-Жюстом и Ж. Кутоном Робеспьер определял общеполитическую линию революционного правительства и фактически руководил им. В ноябре-декабре 1793 года он добился прекращения «дехристианизации», проводившейся ультралевыми (эбертистами), и осудил насаждавшийся ими атеизм.

Одновременно он отверг требования сторонников Дантона о прекращении революционного террора. В программной речи 5 февраля 1794 года и в последующих выступлениях Робеспьер провозгласил конечной целью революции построение нового общества на основе руссоистских принципов «республиканской морали», опирающейся на искусственно созданную государственную религию — культ Верховного существа.

С победой «республиканской добродетели», считал Робеспьер, будут решены все социальные проблемы. Основным средством реализации своей этической утопии он считал террор. И хотя прежде, как мы помним, он относился к террору отрицательно, теперь сделал террор краеугольным камнем всей своей системы. Он считал, что в дни войны и контрреволюционной угрозы террор призван сыграть одну из главных ролей. Террор, полагал Максимилиан, должен дополнить добродетель, стать ее охранителем и защитником.

Первоначально основной удар террора был направлен против аристократов и жирондистов. Казалось, что разгром контрреволюции превратит Францию из страны, раздираемой гражданской войной, в монолит. Но когда начались успехи республиканских армий, выяснилось: внутри якобинской группировки нет столь желаемого Робеспьером единства.

Ряд революционеров во главе с Эбером требовали от Робеспьера и его сторонников еще более решительного натиска на буржуазию. Их призывы своей утопичностью и фанатизмом заставили Максимилиана предпринять решительные меры: головы лидеров эбертистов скатились в корзину под ударами гильотины.

Внезапно запротестовал близкий друг Неподкупного Дантон: «То, что делает наше дело слабым, — это суровость наших принципов, пугающих многих людей».

Дантона поддержал Камиль Демулен, талантливый журналист, опубликовавший остроумный памфлет против диктатуры и лично Робеспьера.