Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Но ведь Коноплев сотрудничал с фашистами, напоминал себеПоляков. Почему? Надеясь, что, явившись в Энск, немцы немедленно восстановят вправах Марфу Никодимовну и отдадут ей, как единственной наследнице, особнячокна улице Лядова, бывшей Большой Печерской, некогда принадлежавший городскомуголове?

Чепуха какая. Что-то было здесь не так, что-то не так…Смольников – вот именно, не Егор Поляков, а Георгий Смольников – чуял это, какговорится, нутром. Особенно его ощущение «не того» усилилось, когда он нарочносъездил на Автозавод и посмотрел на Василия Васильевича Коноплева. Высокий,худой, вернее, сухощавый, с тонким, породистым лицом, он странным образомнапомнил Полякову самого Охтина – хотя никакого сходства между весьма красивым,несмотря на годы, Коноплевым и невзрачным хромым Охтиным вообще не было. Другоедело, что оба жили, кажется, исповедуя один и тот же старинный офицерскийдевиз: «Богу – душу, жизнь – отечеству, сердце – женщине, честь – никому».

Женщину, которой было отдано сердце Коноплева, Поляковуповидать не удалось, но она почему-то представлялась некоторым образом схожей сАлександрой Константиновной Русановой, которая сейчас жила в лагере подВоркутой и работала там сестрой в медпункте. Об обстоятельствах жизниАлександры Константиновны Аксаковой он знал доподлинно, потому что…

Впрочем, размышлять на эту тему Поляков не любил,воспоминания об Александре Аксаковой и ее жизни в лагере он от себя отгонял.Точно так же отогнал сейчас вообще дурацкую мысль о том, что в молодые годыМарфа Никодимовна была, видимо, невероятно хороша собой, коли уж Коноплеврешился ради нее жить под вечным страхом смерти. Может быть, у нее были покатыеплечи, гибкая талия, тонкие запястья нежных рук, тревожные светло-карие глаза ивьющиеся белокурые волосы, которые смешно, по-детски курчавились на висках?

Поляков пожал плечами и сказал себе, что думает не о том.

Он никак не мог решиться рассказать Храмову о звонке тетиПаши. Не мог решиться – и выдать Коноплева!

«Что-то не то, не то!» Попросив соседку еще посидеть вприемном покое и никому не говорить о Коноплеве («В интересах дела!» –пробормотал он с таинственным выражением, многозначительно воздев указательныйпалец), Поляков решил подождать еще два дня. В случае чего он всегда мог бысказать, что проверял Коноплева по своим собственным агентурным каналам.

По сути, так оно и было…

Однако случилось нечто, что продлило тайм-аут, взятый себеПоляковым.

Прибыл связной из Варшавы!

* * *

Чуть только «полуостров» отчалил и снова превратился в«плавающий остров», ударило огнем, но не с неба, а с берега.

– Минометы! – раздался чей-то крик. – Фашисты прорвались кВолге!

И раздался взрыв – очередной снаряд угодил в машинноеотделение.

– Котлы могут взорваться! – крикнул капитан. – Спустить пар!

Но исполнять приказание было некому: механик и его помощниклежали замертво.

«Александр Бородин» замедлил ход и сбился с курса. Теперь онвесь был во власти волн, взбаламученных взрывами, и мотался туда-сюда потечению. Обстрел продолжался. Снаряды рвались на палубе, и каждый такой разрывсеял разрушения, уносил жизни и тех, кто был на палубах, и тех, кто скрывался вкаютах и трюмах: ведь орудия били по всей надводной части судна. Только в каютах,которые находились по левому борту, не прибавилось жертв обстрела. Сначаласестры пытались перетаскивать туда раненых, но потом, после того как рядом субитыми бойцами на палубе остались лежать убитые девушки, майор Метелица отдалаприказ никому не высовываться на палубу, пока не прекратится обстрел или судноне уйдет подальше от орудий.

Но пароход почти потерял управление…

Ольга забилась в какой-то уголок, скорчилась, зажала рукамиуши. Она была почти в бессознательном состоянии от страха и отвратительногочувства бессилия. Смерти, которая навалилась на них со всех сторон, невозможнобыло сопротивляться. И ждать ее тоже было невыносимо!

«Уж скорей бы! – тупо думала она, когда очередной разрывсотрясал пароход и обшивка скрипела, словно вот-вот готова была разверзнутьсяперед натиском воды. – Скорей бы уж что-нибудь… какая-нибудь определенность…»

Зловеще потянуло дымом – от зажигательных снарядовзагорелось машинное отделение. Огонь медленно, но верно перебирался на палубу.

«Или сгорим, или потонем!» Эта мысль мучила каждого. Новслух никто ничего не говорил, словно все боялись накликать беду.

Внезапно судно, качавшееся из стороны в сторону, резконакренилось на правый борт.

– Пробили! Тонем! – простонал кто-то, и словно общая дрожьпронизала тесно прижавшихся друг к другу людей – дрожь смертного страха. Ноникто не рвался, не кричал – люди как будто пытались сдержанностью и молчаниемпротивостоять ужасу, который наступал на них, мутил рассудок и останавливалдыхание.

На несколько мгновений воцарилась тишина, и Ольга расслышалакоманду, доносящуюся сверху:

– Всех раненых на левый борт! Выровнять крен!

Это был голос Серафимы Серафимовны, и Ольга, услышав его,выбралась из своего угла, где скорчилась в ожидании неминучего конца, ипомчалась, спотыкаясь и падая, наверх. Наверху было страшно – обстрелпродолжался, но она уже больше не могла находиться в бездействии. И в ту жеминуту раненые, доселе стоически, молчаливо сносившие страх и неопределенность,вдруг закричали вслед:

– Не уходи! Не бросай нас, сестра! Куда ты? Вернись!

И Ольга поняла, что для них она была неким знакомнадежности, охранительницей, берегиней, ее присутствие значило, что их никто небросил, что жизнь их находится под присмотром, что их в случае чего спасет этавысокая кудрявая медсестричка или санитарка – какая разница? Ее простенькоезвание было для них сейчас воистину «первым после бога»! Говорят же, чтомедсестра на войне ближе родной сестры. Ольга уходила – и они начинали ощущатьсебя беспомощными, брошенными, забытыми детьми.

– Я вернусь! – крикнула она, уже начиная подниматься изтрюма на палубу. – Я только посмотрю, что там, и вернусь! Честное слово!

Они умолкли. То ли потому, что в самом деле поверили, то липотому, что очень хотели поверить.

Ольга выбралась на палубу и еле успела отпрянуть, чуть несшибленная с ног майором Метелицей, которая, шатаясь от натуги, тащила куда-тобольшую скамейку.

Оля глянула на нее дикими глазами.