Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс

Каковы были его взгляды на меньшинства, еврейское и украинское?

– К национальным меньшинствам, не претендовавшим на управление страной, он относился терпимо, – откровенно ответила Зоя. – Что же касается славянских меньшинств, их он ненавидел, а для евреев предусматривал эмиграцию.

Она пренебрежительно махнула рукой. Макаревич считал национальные меньшинства «опасными», особенно если в каком-то регионе они составляли «основную часть» населения и тем более когда они «селились недалеко от границы». Львов считался приграничным городом, и, по мнению Макаревича, жившие здесь евреи и украинцы представляли особую опасность для только что обретшей независимость Польши.

К тому же профессор Баран полагала, что Макаревич принадлежал «к правому крылу» и отвергал договор о меньшинствах 1919 года как дискриминационный в отношении поляков. Меньшинства получили право апеллировать к Лиге Наций, если нарушались их права; поляки такой возможностью не располагали.

Макаревич был националистом, а еще он оказался выжившим там, где другие погибли. В 1945 году КГБ арестовал его и отправил в Сибирь, но благодаря заступничеству группы польских профессоров Макаревич был освобожден, вернулся уже в советский Львов и продолжал преподавать на юридическом факультете. Он умер в 1955 году{290}.

– Хотите посмотреть аудитории, где занимались Лаутерпахт и Лемкин? – предложил мне декан. Да, ответил я, очень хочу.

Юридический факультет Лемберга. Юлиуш Макаревич (с бородой) – в центре, во втором ряду. 1912

Бывший корпус юридического факультета. Львов, улица Грушевского, 4. 2012

На следующее утро я встретился с Зоей на проспекте Шевченко под сенью памятника Михаилу Грушевскому, самому известному украинскому историку ХХ века. Мы стояли возле здания, где некогда располагалось «Шотландское кафе» и в 1930-х годах собирались ученые решать сложные математические задачи. Зоя привела с собой аспиранта по имени Роман: он отыскал полный список предметов, которые Макаревич вел с 1915 по 1923 год в аудитории № 13 в старом здании юридического факультета по адресу Грушевского, 4 (ранее – улица святого Миколая). Короткая прогулка пешком – и мы стоим перед импозантным трехэтажным зданием XIX века, в имперском стиле, с двухцветным фасадом: первый этаж кремового оттенка, верхние крашены охрой. На стене у входа – несколько табличек с именами знаменитостей, входивших в эти двери, но ни Лаутерпахта, ни Лемкина, ни других известных юристов среди них нет.

Темные помещения кое-как освещались свисавшими с потолка стеклянными шарами – достаточно, чтобы разглядеть запущенные аудитории, потрескавшуюся и облупившуюся краску на стенах. И все же нетрудно было вообразить, как студенты-правоведы искали в этом храме порядка и правил убежища от холода и конфликтов, завладевших городом. Теперь здесь располагается факультет биологии, декан которого принял нас и проводил в зоологический музей на верхнем этаже. Замечательная коллекция была собрана еще в австро-венгерскую эпоху. Пять залов, наполненных мертвыми артефактами. Мотыльки и бабочки, затем рыба, в том числе ужасающий Lophius piscatorius, морской черт со свирепым оскалом. Стайка ящериц и рептилий, за ними – скелеты млекопитающих, больших и малых; чучело пеликана глазеет в окно с видом на город, фантастические обезьяны карабкаются на стены, птицы всех цветов и оттенков, форм и размеров свисают с потолков и красуются в стеклянных гробах; тысячи яиц, скрупулезно рассортированных по виду, размеру и стране происхождения. Парит орел, ярко-белые совы следят за его полетом. Мы полюбовались Schlegelia wilsonii, райской птицей, пойманной в Папуа – Новой Гвинее в XIX веке. Удивительной красоты создание.

– А эти птицы вдохновили новую моду на шляпы в Австро-Венгрии, – пояснил наш гид.

На головах у маленьких черно-желтых птичек – два пера, закручивающихся спиралью, одно влево, другое вправо. В этом выпавшем из истории месте особенно остро чувствовалось отсутствие во Львове музея пропавших горожан, тех, кого давно здесь нет, – поляков, евреев и армян. Зато сохранились великолепная зоологическая коллекция да воспоминания о шляпах, которые носили те, кого уже нет.

Затем нас повели в аудиторию, где учился знаменитый украинский писатель Иван Франко. Она сохранилась в том виде, какой имела в начале ХХ века. Франко, украинский писатель и политический деятель, умер в Лемберге в 1916 году в отчаянной нищете. Теперь на другой стороне улицы, напротив кабинета декана Шуста, стоит памятник ему, и аудитория носит его имя. Постучав, мы вошли. Лекция прервалась, студенты обернулись к нам. Аудитория выглядела так же, как при Лаутерпахте и Лемкине: ряды деревянных скамей, окна во внутренний двор. Яркие солнечные лучи пронзали помещение, конкурируя со светом восьми медных люстр, свисавших с потолка. Изящная и простая комната, светлая, просторная. Место, предназначенное для учебы, – место порядка и спокойствия, структуры и иерархии.

В подобной – а может быть, и в этой самой – аудитории Лаутерпахт и Лемкин изучали право. Осенью 1918 года в этом здании Макаревич прочел последнюю лекцию по уголовному праву Австро-Венгерской империи. В ноябре, когда город захлестнуло насилие, Лаутерпахт уходил с баррикад, чтобы посидеть в такой аудитории. В тот месяц власть менялась еженедельно: австрийцы – поляки – украинцы – снова поляки. Город переходил из рук в руки, а профессор Макаревич продолжал преподавать уголовное право империи, переставшей существовать.

Schlegelia wilsonii. Биологический факультет. Львов. 2011

Четыре года спустя, когда на той же деревянной скамье сидел Лемкин, Макаревич вел уже польское уголовное право. Изменилось и освещение – Лаутерпахт посещал занятия в 10 утра, а у Лемкина Макаревич стоял вечером, в пять, – но не менялась аудитория № 13. Можно уподобить ее графу Морстину, престарелому губернатору Галиции из рассказа Йозефа Рота «Бюст императора», который совершал ежедневный обряд перед бюстом императора Франца Иосифа спустя много лет после смерти последнего австрийского правителя. «Монархия, моя старая родина, была большим домом со множеством дверей и комнат для всех людей», – рассуждает граф{291}. Но ныне «дом разделили, разбили и разрушили»[18].