Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер

«Теперь в любой момент будь готова», — думала я. Спустя два часа мы все по-прежнему сидели в «каморке для жертвы», касаясь друг друга коленями. Я ходила писать, наверное, дюжину раз. Наконец в дверь постучали. Мой адвокат проводила всех в зал и попросила занять места. Каморка опустела. У меня образовалось несколько минут побыть одной. Казалось, все шло как нужно. Когда я займу место свидетеля, тоже останусь совершенно одна — это мне точно было известно. И если мне понадобится опора, искать ее будет нужно тоже в самой себе. Последняя мантра: «Все необходимое, чтобы пройти через это, я знаю. Я такая, какой мне нужно быть».

Я положила свои бумаги и встала в тишине с закрытыми глазами. На миг тревога улеглась, волнение стихло. За прошедший год выпал и растаял снег, были подстрижены и снова отросли мои волосы — короче, все шло своим чередом. Так и я могла продолжать двигаться вперед, но все время возвращалась. Я снова и снова обнаруживала себя в «каморке для жертвы»; я снова и снова откладывала в сторону нормальную жизнь ради того, чтобы продолжать бороться. Это ведь должно что-то да значить.

Я оставила бумаги на столе и вышла. Дверь за мной захлопнулась. Я прошла по коридору, вытирая влажные ладони о брюки. Перед входом в зал суда стояли Алале и Майерс.

— Ты готова?

Я кивнула. «Тик-тик-тик. Дыши, словно погружаешься на дно». Алале открыла дверь. Я сжала ладони, еще раз вдохнула и вошла внутрь.

Народу было столько, что мне сразу стало не по себе. Порой даже поход в обычную кофейню оборачивался для меня душевным срывом. А тут зал суда. И все уставились на меня. Я ни на кого не смотрела, видела лишь очертания, фон с бесформенными телами, заполнившими помещение. Люди сидели и даже стояли вдоль стен. Их присутствие было куда более ощутимо, чем во время первого заседания. Я опустила взгляд и приказала себе: «Отправляйся на свое место».

Не знаю, сколько там было мужчин, женщин, какой они были национальности, как выглядели. Половина присяжных могли быть загримированы под тигров, я и не заметила бы. Судью я тогда видела во второй раз, но его внешность не отложилась в голове. Запомнилось только бледное очертание головы в парике — рассеянная тень где-то на заднем плане.

Я услышала: «Клянетесь ли вы… и ничего, кроме правды». Моя рука взметнулась вверх: «Клянусь». Я села на стул в нише, поймала взгляд Алале. Меня попросили произнести свое имя по буквам в микрофон. Я боялась что-нибудь напутать и начала очень медленно.

Это правда. Ощущение такое, словно мне в рот напихали утеплителя: голос звучал чуть громче шепота. Я же слышала каждое слово, брошенное в тишине зала, пожираемая десятками глаз и ушей.

Первые вопросы всегда простые. Родилась в Пало-Альто, есть сестра, Калифорнийский университет в Санта-Барбаре, специализация «литература», рост сто семьдесят два сантиметра. Пока нормально.

Ни одна женщина не хотела бы, чтобы ей задавали подобные вопросы перед аудиторией. Я подумала, что они обязательно заподозрят подвох, если назову свою слишком маленькую цифру, — без шансов. В водительских правах указан вес шестьдесят три килограмма, но в колледже я весила семьдесят три.

— Наверное, семьдесят один, — сказала я.

Потом я поняла, что выглядела на меньший вес. Запястья худые, тело, не испытывающее голода, брюки спадали и были велики на пару размеров. Но сколько бы я ни весила, мне не должно было быть стыдно говорить об этом. Вес камня отличается от веса льва, а вес льва отличается от веса связки манго — и никому нет до этого дела.

Я сделала глубокий вдох, кивнула и снова сосредоточилась на том, ради чего все тут собрались. Мы начали с заповедника «Арастрадеро», затем перешли к мексиканской закусочной.

Я не знала названия — минус одно очко. Затем вопрос, что я заказала.

— Тако. — Плюс очко.

И понеслось. Я отвечала, словно перепрыгивала с камня на камень. Кто из друзей моей сестры заходил к нам перед вечеринкой, была ли я с ними знакома, сколько раз мы встречались, в какое время начали пить алкоголь.

Я рассказала, что никогда раньше не ходила на вечеринки с Тиффани, потому что всегда чувствовала себя скорее ее матерью, чем сестрой. Вопрос о Лукасе. Навещала ли я его, как бы описала наши отношения. Я рассказала о Лукасе, кто он такой, где мы познакомились, где он жил раньше и где живет теперь, как нам удавалось поддерживать отношения.

Она спрашивала, состояла ли я когда-либо в студенческих организациях или женских клубах. Нет и нет. И возвращаясь к Стэнфорду: где именно проходила вечеринка, как мы туда добирались, точное время прибытия.

Слышно было, как среди присяжных прокатилось облегчение. Не то чтобы они засмеялись — просто выдохнули с улыбкой. Я тоже улыбнулась. Я вообще всегда улыбаюсь, когда говорю о своей сестре, и даже сейчас, заключенная в рамки своей неприятной роли, не смогла удержаться. Я немного расслабилась, вопросы были утомительными, но безобидными: какую водку пили, из каких стаканчиков, сколько наливали.

Я уже представляла будущие новости: «Жертва заявила, что бесилась». Потом я рассказала, как вышла пописать.

Я пыталась объяснить, что, когда писаю, не хочу, чтобы меня кто-то видел. Ведь к женщине, решившей пописать на улице, отношение совершенно иное, нежели к мужчине. Она спросила, как далеко мы были от баскетбольной площадки, а я никогда потом не возвращалась на то место. Может, стоило бы, но просто не могла себя заставить.