Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов

С Лидкой Татьяна училась в одной группе, но не особо дружила. Лидкина компания казалась Татьяне какой-то шумной и неприличной. Девушки пили сухое вино, ходили на танцы, курили и часто меняли своих кавалеров. Татьяна же хоть и считалась в техникуме звездой и красавицей, но одевалась скромно, вечерами чаще всего сидела в общежитии и читала. Если и уговаривали её подружки сходить на танцы в клуб моряка, то тамошние юноши сразу ощущали своё несовершенство перед спокойной, достойной Татьяниной красотой и знакомиться не торопились. В техникуме на весь курс насчитывалось лишь пять парней. Их «разобрали» в самом начале и строго пасли все три года обучения. Лидка пыталась искать счастье «на стороне». Считалась она среди своих самой шалопутной. Именно к ней в комнату лезли по водосточной трубе и именно от неё комендант с комсоргом выгоняли ночных визитёров, улепётывающих по коридору с грохотом переворачиваемых стульев и вёдер. И вот эта Лидка обнимает Татьяну, целует, тормошит и видно по всему, что рада она неподдельной радостью откровенного и широкого в своих чувствах человека.

Приехав в посёлок, Татьяна почти сразу почувствовала себя дома, как если бы оказалась после дальних странствий среди привычных и знакомых вещей. И когда в первое свое островное лето сидела она на влажном тёплом боку перевернутой лодки и смотрела на капли дождя, выстрелившие по ставшему вдруг плоским оцинкованному железу Белого моря, то, как и в детстве, различила она буквы, слова, строчки. Различила и прочла долгожданную небесную телеграмму. И заплакала. И засмеялась. И ответила, что всё у неё хорошо. Что всё очень хорошо и что волноваться за неё не надо. И солнце из-за тугой, кудлатой тучи пролилось в море за дальними островами жёлтыми струями.

Потом жила она с Лёнчиком в Петрозаводске, далеко от Белого моря, далеко от Острова, на берегу Онеги. Но почти каждую ночь снилось ей солнце, закатывающееся за Секирную. Снились тени от карбасов на каменистом берегу, пляшущие берёзы, раздваивающаяся у кремля дорога, синие тёплые стены почты. Её звали назад. Домой. И она вернулась.

Дождь припустил сильнее, откуда-то сзади блеснуло солнцем, и Татьяна на миг увидела в дожде своё отражение. Но лишь на миг. Капли измельчали, заострились, и вот уже шершавый на ощупь ветер умело раскидал по небу остатки туч. Татьяна свернула зонтик. Пора было идти. Ей послышалось, что кто-то зовёт её по имени. Она прикрыла глаза козырьком ладони и посмотрела вверх. На площадке у парапета стоял Борис и махал ей руками. Махал широко, словно собирался взлететь. Она, улыбаясь, побежала по лестнице. Не добежала. Запыхалась, остановилась перевести дыхание. И вот уже Борис, перепрыгивая через ступени, бряцая мелочью в кармане светлого плаща, налетел, обнял, прижал к себе, затормошил и закружил.

— Что делала моя девочка? Где она потерялась?

— Сидела на скамейке и думала.

— И что надумала?

— Надумала, что любит одного человека.

— Кто этот человек? Кто этот счастливец? Кто?

— Ты, — рассмеялась Татьяна.

— Ура!

Борис закричал это «Ура!» громко, как словно бы хотел донести его всему городу. Татьяна от неожиданности зажмурилась.

— Теперь мы едем с тобой в ресторан. У нас сегодня праздничный ужин по поводу твоего дня рождения, — Борис улыбался широко и счастливо.

— Откуда ты узнал? — Татьяна действительно удивилась.

— Это уже смешно, ты полагаешь, что я настолько стар, что не помню дня рождения любимого человека? Ты мне сама говорила прошлым летом. Однако, похоже, что я позволил себе лишнего, уличив тебя в девичьей памяти. Тем не менее твое тридцатилетие, мы празднуем в ресторане «Прага». Я позволил себе пригласить гостей.

— Кого? Я же никого в Москве не знаю, — испугалась Татьяна.

— Как не знаешь? Это тебе только кажется. В Москве знакомые появляются очень быстро. Я пригласил генерала Чернышёва, который и так всё про нас понял, поскольку старый и мудрый. А также пригласил своего аспиранта Семёна, в котором души не чает генерал Чернышёв и которого ты прекрасно знаешь ещё по Острову. Помнишь весёлого рыжего еврея, что вечно играл на гитаре? Это Семён и есть. И Семён тебя прекрасно помнит, как только что и выяснилось. Он имел неосторожность заметить нас, идущих к факультету, а потом имел большую наглость завалиться ко мне в кабинет и спросить, не Татьяна ли та прекрасная девушка, что шла рядом со мной. Наглец?

— Наглец! — засмеялась Татьяна.

— Редкостный нахал и обалдуй, но талантлив и свободен в мыслях и чувствах. Так что свой юбилей, а тридцать лет — это серьёзный праздник, ты будешь праздновать в компании генерала, профессора и одного без пяти минут кандидата наук. Мне кажется, что это достойное общество. Как считаешь?

Татьяна радовалась всему, что предлагал Борис. Вначале она вроде как пугалась, но уже через мгновение говорила себе: «Это твой мужчина. Он знает, что делает». И ей опять становилось спокойно и радостно.

До ресторана они ехали на такси. Таксист постоянно крутил ручку радио, пытаясь угнаться за ускользающей волной с модной джазовой мелодией. В такси они сели на стоянке позади университета. Свою «волгу» Борис оставил прямо перед учебным корпусом. Татьяну это удивило.

— А вы, Татьяна Владимировна, «Берегись автомобиля» смотрели?

— Конечно. Сначала в клубе, а потом по телевизору.

— Вот я, как Дима Семицветов, в пьяном виде за руль не сажусь.

— Не похожи вы, Борис Аркадьевич, на Диму Семицветова. Семицветов жулик, хоть и обаятельный.

— А я не обаятельный?

— Обаятельный, — улыбнулась Татьяна и украдкой провела пальцами по руке Бориса, — но вы вроде и не жулик. Вы, скорее, тот профессор, у которого по ошибке Деточкин машину угнал.

— Нет, я другой. И там, кажется, академик был.

— Но не жулик.

— Уже хорошо. Но сигнализация у меня в машине имеется. Капкана нет, а сигнализация есть. И ещё она у меня не поверите, но застрахована. Кстати, о жуликах. Вот Сеня у нас жулик, — засмеялся Борис и хлопнул по плечу сидящего на переднем сиденье аспиранта.

— Почему это, Борис Аркадьевич, я жулик? — удивился Семён.

— А потому как по натуре своей ты авантюрист. Живёшь легко и радостно, но неспокойно. Тебе нужна острота, нерв нужен. Таким людям сложно оставаться в рамках законов и приличий. Они обычно всегда что-то нарушают.

— Но не законы же государства.

— Этого ещё не хватало! К примеру, ты своей диссертацией одновременно нарушаешь принятые каноны словообразования и принятую историческую хронологию. Причём что касается словообразования и вообще лингвистики, то тут ты оказываешься вне закона, а что касается истории, то просто высказываешь смелую гипотезу. И как настоящий жулик, — Борис обернулся к Татьяне, — он пишет кандидатскую не у Соколова, а у меня, на историческом. Потому товарищу Эскину и в оппоненты будут назначены историки, которые, естественно, в филологии не смыслят. Скажите, ну не жулик ли?