Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов

— Жулик, — подтвердила Татьяна.

— Бог с вами! Я честнейший человек. Я ведь даже не перевелся к вам на факультет!

— Татьяна Владимировна, голубушка, взгляните ещё внимательней на этого удивительно практичного человека. Вы знаете, почему он не перешёл к нам? Всё очень просто. Это для того, чтобы никто не думал, что сей молодой наглец получит на факультете доцентскую должность. Соответственно, никто у нас не считает его конкурентом. Потому ни в каких внутренних дрязгах он не участвует. И правильно, он же пришлый. И ни у кого никакого раздражения не вызывает. Гениально!

— Вы меня демонизируете, — обиженно пробурчал Семён.

— Я тебя люблю, мой дорогой, — возразил Борис. — Я вижу, что ты живой, интересный, настоящий. Я знаю, что тебе будет очень нелегко, как бывает нелегко всем, кто из себя что-то представляет. И я за тебя волнуюсь почти как за сына. Наверное, даже больше, чем за сына, поскольку за Мишку я вообще спокоен. У того всё в жизни правильно.

Таксист свернул с проспекта Калинина, проехал мимо входа в «Прагу», где рабочие меняли асфальт, свернул на Арбат и затормозил на остановке троллейбуса. Борис вышел первым, подал Татьяне руку, потом элегантно хлопнул дверью.

— Сударыня, позвольте продемонстрировать вам самый центр столицы и одновременно моё самое любимое в Москве место — Арбатскую площадь. Если бы тут не было так шумно, я бы поселился здесь, а не на Чистых прудах. Но увы, ещё несколько лет — и здесь уже будет полным полно автомобилей, которые гудят и дышат нам в лицо крепким бензиновым духом. Верите, Татьяна Владимировна, а я прекрасно помню, как перед войной по этим улицам вообще машины не ездили. Машин мало было, а здесь такой глухой угол, в стороне от коммуникаций. И если машина проезжала, мальчишки из Сивцева Вражка бежали следом и нюхали запах бензина.

— А я бы поселился как раз где-нибудь в районе Сивцева Вражка, — встрял Семён, — там и тихо, и зелено, и вообще прекрасное место.

— Не думаю, что имеет смысл менять твоё нынешнее пристанище на Сивцев. Если пойдёт такими же темпами, как сейчас, то скоро на его месте будут стоять такие же высотки, как на Калининском, — Борис приобнял Семёна и Татьяну за талии и повёл ко входу в ресторан.

— Сомневаюсь, Борис Аркадьевич, — заспорил Сеня, — я видел генплан. Никаких трасс по этому району больше прокладывать не будут, так что у местных жителей и дальше есть шанс наслаждаться тихими московскими двориками.

— Поживем — увидим. Вперёд, молодые люди!

Они подошли к стеклянным в жёлтом переплёте дверям ресторана. У входа толпилось человек пятнадцать в ожидании очереди, а вернее, в ожидании момента, когда швейцар надумает кого-то пропустить. Борис протиснулся мимо людей, постучал металлическим рублём по стеклу. Швейцар Бориса узнал, кивнул головой и отворил дверь. Очередь заволновалась, но швейцар поднял подбородок и промычал что-то угрожающее вроде «Я вам тут». Лишь после этого посторонился и пропустил Бориса.

— Здравствуйте, Борис Аркадьевич. Рад видеть. Эти товарищи с вами? — спросил он склонив голову набок.

— Со мной, Виктор Викторович. Эти товарищи со мной, — Борис достал из кармана и протянул швейцару червонец. — Генерал Чернышёв уже здесь?

Оказалось, что генерал уже полчаса как дожидается компанию в зеркальном зале на втором этаже. Они сдали плащи в гардероб и начали подниматься по мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой.

— Богато? — спросил Борис.

— Красиво, — ответила Татьяна, на мгновение остановившись и посмотрев вниз. — Как здорово, что нам в очереди не пришлось дожидаться.

— Ах, очередь, — Борис махнул рукой, — тут вообще важно, как ты стучишься в дверь. Представляешь, у швейцаров во всем мире удивительно музыкальный слух. Они всегда различают, чем именно посетитель стучит в стекло. Когда костяшками пальцев, то торопиться к такому посетителю не следует. Когда полтинником или, скажем, квартой (это если дело происходит в Америке), то другое дело. Если рублём или долларом, то тут вообще отдельная история. Звук от основной валюты страны всегда особенный, обещающий. Ну, а у меня в этом ресторане особое положение. Мы с прежним администратором служили в одном полку. Поскольку администратор был знакомый, бывал я тут чаще, нежели в других ресторанах. И защиту докторской тут отмечал, и прочие праздники. Потому я тут вроде завсегдатая. А к завсегдатаям везде особенное отношение. Остальные посетители приходят и уходят, а завсегдатаи делают атмосферу заведению.

Они поднялись на второй этаж. Их встретил метрдотель и повёл к столику в центре зала, где над графином водки томился генерал Чернышёв, пришедший «по форме»: в брюках с лампасами и кителе с квадратным дециметром орденских планок. Заметив Бориса со спутниками, генерал вскочил со своего места и встал по стойке смирно.

— Вольно! — скомандовал Борис и пожал соседу руку. — Как и обещал, привёл тебе твоего друга Семёна, однако против обещаний не захватил с собой симпатичных студенток.

— Ну вот, проси тебя о чем-то, — сморщился генерал.

— Извини, Гена, но сегодня у нас праздник, потому все внимание должно принадлежать имениннице.

— Прекрасной коллеге из Архангельского филиала, — продолжил генерал.

— Замечательной Татьяне Владимировне Соловьёвой, — подхватил Борис.

Он галантно подвинул стул, помог Татьяне сесть, уселся сам. Вынул плоский, покрытый эмалью серебряный портсигар, достал сигарету и закурил.

— Ого, — возбудился Сеня, — пахнуло виргинским табаком!

— Ребята из международного отдела подарили. Курю по особым случаям. Угощайтесь.

Семён убрал в карман пачку «Явы», взял американскую сигарету, понюхал, покрутил между пальцами, поднёс к уху, наслаждаясь шуршанием. Прикурил от зажигалки, затянулся и, закатив глаза, медленно выпустил дым вверх.

— Блаженство. Что нужно советскому человеку, чтобы ощутить себя счастливым? Только американские джинсы и американские сигареты. Всем остальным советская власть его обеспечила.

— Эх, Сенечка, — засмеялся генерал, — накурился я за войну американских сигарет. Правда, те без фильтра были — «Лаки Страйк». Такие, понимаешь, горлодёры! Они вроде как селитрой их пропитывают, чтобы не тухли. Это ведь не успеешь налить и закурить, как уже усы подпалил. Потом кашляешь сильно и во рту сушит. К нам в штаб союзники часто приезжали, так оставляли. А «Лаки Страйк» — это лучше «Кэмела», который нам в офицерском пайке иногда перепадал. Нет ничего прекраснее папирос «Герцеговина Флор». Их, — генерал показал пальцем на потолок, — Сам курил. А Хозяин всякую шмаль курить бы не стал, ему здоровье не позволяло. И пил вкусно, и ел вкусно, и курил вкусно… бандит усатый, — неожиданно добавил генерал. — Американские сигареты — говно, пардон, мадемуазель.

— Советское — значит лучшее? — съязвил Семён.

— Эт вряд ли.

— А тогда как?

— Лучшее — это немецкое. До сих пор не понимаю, как мы у них войну выиграли.