Русич. Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

Следующая баня оказалось пустой, только какие-то жуки шустро ползали между гнилых досок, смешно шевеля усами. Осторожно подходя к очередной баньке – тут, у ручья, их было с полдесятка, – Иван заметил вдруг, как в лопухах прямо под его ногами что-то блеснуло. Наклонился: серебряная фибула – застежка для сарафана. Подняв глаза, осторожно осмотрел баню. Та была чуть попросторней других и, по-видимому, более новая. Дернулся в дверь – не тут то было! Банька оказалась запертой изнутри на засовец. Иван осторожно постучал:

– Откройте, свои.

Тишина. Даже мыши не пищали. Можно подумать, что внутри совсем никого нет. Но ведь кто-то же все-таки запер дверь?

– Не хотите, как хотите, – пожал плечами Иван. – Однако враги и сюда доберутся.

Он спрятался за угол, выглянул осторожненько. В баньке зашевелились, слышно было, как скрипнул засовец, дверь чуть приоткрылась.

– А ну, подойди-ка поближе, мил человече. Посмотрю на тебя, – тихо попросили из-за двери. Усмехнувшись, Раничев подошел ближе, наклонившись, заглянул в дверь… И приземлился на заднее место, получив по башке поленом. Нет, сознания он не потерял, только перед глазами весело летали яркие зеленые искры. Иван хорошо разглядел выскочившего из баньки старика – это был угрюмовский епископ Феофан. Вот он, гад, где от ворогов прятался, это вместо того, чтоб воодушевлять защитников добрым словом. Мерзко засмеявшись, Феофан пнул его в бок и, по-козлиному вскидывая ноги, резво побежал прочь.

– Куда ты, дурень? Там же гулямы! – крикнул ему вослед еле пришедший в себя Раничев, но епископ уже был далеко.

– Ну и черт с тобой. – Держась за голову и пошатываясь, Иван поднялся на ноги. Вот гад, и угостил же поленом! Голова теперь гудит, ровно колокол. И поделом – осторожней надобно быть, мало ли кто там, в баньках, прячется.

Вздохнув, Раничев пошел вдоль ручья, к пойме, там, шагах в полусотне, за густыми кустами орешника тоже виднелись бани. Не рискнув сунуться в раскинувшееся у самой поймы болотце, Иван обошел гиблое место орешником и, резко свернув, оказался как раз перед баньками. И услыхал голоса. Вернее, голос, громкий и словно бы уговаривающий кого-то. Раничев осторожно подобрался поближе. Мать честная! Аксен Собакин! Старый приятель, давненько не видались, то есть это он, Аксен, Ивана не видал, а вот Ивану как раз недавно довелось-таки лицезреть боярского сына. Во главе отряда гулямов! Так этот предатель оказался вовсе не глуп – быстро сообразил про подземный ход и про бани. А с чего б ему быть глупым? Ведь и там, на усадьбе его отца, боярина Колбяты, тоже имелся подземный ход, и вход в него тоже располагался в колодце! Раничев увидел, как Аксен припал щекой к самой двери:

– Отвори, Евдокеюшка, ты ведь здесь, я знаю. То ж я, Аксен.

Дверь почти сразу же отворилась, и выскочившая из бани боярышня, заливаясь слезами, бросилась Аксену на шею.

– Не плачь, не плачь, люба… – гладя девушку по голове, ласково утешал тот. Раничеву даже стало на миг как-то завидно чужому счастью. Может, и хорошо то для Евдокси, что Аксен – предатель, стало быть, спасется.

– Выходи, бабушка Пелагея, выходите, ребятушки, – обернулась к баньке Евдокся. – Аксен сказал, победили наши, только несколько вражьих шаек по граду рыскают – прорвались.

– Как же это победили – коли прорвались? – недоверчиво прошамкала выбравшаяся наружу бабка. За нею кубарем выкатились на улицу две простоволосые девицы – сенные девки – и маленькие, совсем еще несмышленые дети.

Не удостоив бабку ответом, Аксен подозрительно осмотрелся и широко улыбнулся Евдоксе. Девушка смотрела на него восхищенными, широко открытыми глазами, как на истинного героя. Раничев в кустах сплюнул.

– Шагайте прямо! – наконец, оторвавшись от девушки, крикнул Аксен остальным. – Там вас холоп мой встретит, Никитка. Проведет.

– Жив ли боярин-батюшка? – счастливо улыбаясь, принялась за расспросы Евдокся.

– Жив, жив, все живы.

Боярышня рассмеялась. Ивана в кустах аж перекосило всего от этого смеха. И вроде бы – неглупая девка, а вот поди ж ты, верит всему… Недаром говорят, что любовь зла.

– А мы что же за ними не пойдем? – Евдокся подняла глаза на Аксена. Тот усмехнулся:

– За нами Никитка придет… Дай хоть нагляжусь на тебя, люба! – Он неожиданно сильно обнял боярышню и крепко поцеловал в губы. Та посопротивлялась для виду, потом замерла, замлела… Руки предателя похотливо скользнули по ее талии, по плечам, спустив лямки сарафана, принялись медленно вытаскивать рубашку, задирая ее все выше, выше… вот уже оголилась нежная полоска кожи, и левая рука Аксена шустро скользнула выше…

– Нет, нет… – Боярышня едва вырвалась из объятий. – Давай пождем до свадьбы!

– Любая моя! – Аксен вновь повторил попытку, на этот раз добрался уже и до груди, но получил достойный отпор – Евдокся лягнула его ногой с такой силой, что боярский сын вскрикнул и ошарашенно уставился на нее, словно впервые увидел.

– Так-то ты меня любишь, – укоризненно произнес он, шаря вокруг глазами. – Так-то…

– Только после свадьбы, – гневно сверкнув глазами, ответила девушка и, тяжело дыша, принялась поправлять рубаху. – Ужо засылай сватов… А там посмотрим.

Аксен вдруг посмотрел вдаль, будто увидел кого-то. Взглянул на девчонку уже совсем другими глазами. Чуть приподнялся:

– Хорош выкобениваться, тварь! – злобно выпалил он и ударил Евдоксю по щеке ладонью. От полученного удара девушка повалилась на траву, предатель прыгнул на нее, словно алчущий добычи тигр. Привалив к земле, обернулся: – Поспешай, холоп!

– Тут я, батюшка. – С горки к ручью уже спускался грязно одетый мужик с рыжеватой, косо подстриженной бородою – Никитка Хват, верный холоп Аксена.

– Держи ту руку, – кивнув на пытавшуюся отбиться девушку, приказал предатель, и холоп поспешно исполнил, навалившись всем телом.

– Распластывай ее, распластывай… – тяжело дыша, выкрикивал Аксен. – Ну, сучка, долго же я этого ждал! – С этими словами он разорвал рубаху и сарафан, оголив несчастную девчонку до пояса. Затрепыхалась в бесстыдной руке его упругая девичья грудь, вторая рука скользнула к пупку и ниже…

Евдокся закричала.

– Кричишь, тварь? Кричи, кричи, сука… – спуская штаны, яростно шептал Аксен. – Отдалась бы добром – другая песня была бы, а так… отдам, отдам тебя гулямам… Кричи, тварь… Ой!

Евдокся почувствовала вдруг, как напряженное тело Аксена, вытянувшись, обмякло. Глаза красавчика закатились, голова бессильно упала.

– Ай, батюшки! – возопив, метнулся в орешник холоп, быстро исчез там, петляя, как заяц.

– Ну вот, – опуская камень, задумчиво произнес Раничев. – Один есть, другой убег. А ты чего разлеглась, дева?

Евдокся, плача, запахнула рубаху.

– Ну не реви, не реви, не надо, – усевшись рядом, утешил ее Иван. – Нам бы уходить отсюда надо. Идти-то можешь?