Русич. Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

Сотня глоток откликнулись на его слова довольным хором.

Салим перевел все для Раничева. Тот зашептал ему что-то, и отрок громко закричал главному:

– Не трогайте девушку. Это – дочь наместника, боярина Евсея Ольбековича!

– Дочь Евсей-оглана? – радостно изумился бек. – Поистине, мы нашли вместо грязи золото. Это и в самом деле так?

– Не дочка она, так, родственница, – дребезжащим голоском подтвердил похожий на ворона старик, в коем смертники быстро признали епископа Феофана.

– Вот гад, – прошептал Авраам. – Святой отец называется. Набить бы ему рожу.

– Хорошо сказано, парень! – одобрительно откликнулся Раничев. – Только пока – как бы нам не набили! Ничего, не журитесь, бог даст, прорвемся. Салим, скажи их главному, что мы тут все до единого богатые и знатные лица.

Салим перевел с бесстрастным лицом.

– Да? – Энвер-бек недоверчиво усмехнулся. – Феофан-бек, скажи-ка, знаешь кого-нибудь?

– Как же, знаю, – злорадно кивнул тот. – Этот вон, носатый, Авраамка-писец…

– Писец? Так он грамотен? В сторону! Эти?

– А эти скоморохи, шляются везде, народ смущают.

Турок недовольно скривился, подумал… и вдруг оживился. Нагнулся к Салиму:

– Скажи-ка, бача, нет ли средь вас предсказателей?

Салим в замешательстве обернулся к Ивану:

– Предсказателей каких-то спрашивает. Ну уж этих-то среди нас точно нет. Что делать?

Раничев ухмыльнулся:

– Как это нет? А я кто, по-твоему? Самый известный предсказатель и есть, можно сказать, местный Вольф Мессинг, так и передай полковнику.

– Кому?

– Ну – генералу или кто он там есть.

Салим перевел, почти слово в слово.

– Предсказатель… – протянул турок. – Скажи ему, если врет – велю зажарить в кипящем масле.

Салим перевел и это.

– В машинном? – уточнил Раничев и сам себе засмеялся. – Что угодно знать генералу?

– Когда могучий эмир поймает наконец Тохтамыша?

– Никогда, – бесстрастно ответил Раничев.

Гулямы ахнули – этот урусут явно играл со смертью.

– Он еще долго будет вредить вам и погибнет от руки сибирского хана Шадибека, – закончил Раничев и поклонился. Приложил бы и руку к сердцу, да вот беда, руки-то были связаны.

– Последний вопрос тебе… прежде чем зажарить, – снова пошутил Энвер-бек и, резко посерьезнев, спросил:

– Когда и как погибнет Баязид, султан турок?

– Через… – Раничев зашевелил губами. – Через семь лет Тимур разобьет его войско в битве при Анкаре и возьмет султана в плен. Баязит и умрет в плену, только я не помню как…

– Баязид будет разбит? Разбит Тимуром? О Аллах, милосерднейший и всемилостивейший. – Сухопарое лицо Энвер-бека исказила на миг такая необузданно-дикая радость, от которой пресловутый султан Баязид наверняка не один раз икнул, а то и подавился.

– Баязид будет разбит… – как в тумане, шептал турок. – Будет разбит… Если предсказатель не врет… Будет разбит… А вот мы и посмотрим… Всех – в мой обоз, – наконец объявил он. – Да стеречь накрепко!

Воины грянули славу, прославляя мудрость и гуманизм своего командира. Впрочем, имелся один недовольный – похожий на ворона епископ Феофан. Или – бывший епископ, тут уж кому как нравится.

Тайгая подхватили на руки, остальных повели следом. Ясное розоватое солнце вставало за стенами города, перекликаясь с черным дымом догоравших пожарищ. Над пожарищами, над неубранными трупами, над выставленными напоказ отрубленными человечьими головами неудержимо каркали вороны:

– Кар! Карр!

Их жуткие крики…

Она по-русски полногруда

И по-монгольски так стройна.

Откуда, боже мой, откуда

Могла явиться здесь она?

Анатолий Преловский

«Монголка»

…эхом отдавались в ушах Ивана.

Следующее утро трое скоморохов и писец встретили закованными в тяжелые цепи.

– Ровно собак, – сплюнул себе под ноги Ефим Гудок. – Вот что значит быть незнатного роду.

Кроме них, около походного шатра Энвер-бека, разбитого на том берегу реки, ближе к усадьбе Колбяты Собакина, скопилось и множество других пленников, в основном женщины и дети, хотя изредка встречались и молодые мужчины, большей частью раненые, но не тяжело – тех добивали сразу или просто оставляли на растерзание воронам, – а так, чтобы были в состоянии вынести тяжелый переход до далекого, затерянного среди песков Мавераннагра – ведь именно там находились земли, пожалованные Энвер-беку Тимуром.

Пока же, находясь под зорким присмотром воинов, пленники уныло смотрели на разрушенный город. Пожары большей частью уже прекратились, лишь на самых окраинах, у стен, еще догорали усадьбы, ветер выхватывал оттуда клубы черного дыма, разносил над рекой, над камышами, над лесом, почти полностью вырубленным – армия эмира Османа нуждалась в дереве.

Лежа на пригорке, Раничев задумчиво жевал травинку. Убежать бы, да не было никакой возможности. Да и куда бежать? Зачем? Кто скажет теперь, где искать этого чертова Абу Ахмета? Расспросить бы о нем Тайгая, тот наверняка что-нибудь да знает. Расспросить бы… Но Тайгая, как и Евдоксю, уже отправили в Самарканд велением Энвер-бека. А может быть, дело не в Абу Ахмете, а в перстне? Темное золото оправы, переходящее в тонкую огранку сияющего изумруда. Иван узнал бы этот перстень из тысяч подобных, еще бы – гордость музея. Да, скорее всего, перстень как-то связан со всем невероятным, что произошло с ним, Иваном Петровичем Раничевым; может быть – да не может быть, а точно, – в нем скрыта какая-то тайна, узнав которую можно… Можно вернуться обратно! К любимой работе, к друзьям и милым сердцу привычкам, к любимой женщине, наконец. Влада… Иван вдруг подумал, что забыл, какого цвета ее глаза… зато хорошо помнил, какие глаза у Евдокси! Точно такие же, как сияющий изумруд в перстне! Зеленые… у беды глаза. Вот уж, поистине – не бросся Раничев к усадьбе наместника, не встретил бы ни Аскена, ни Феофана-епископа, тогда, может быть, и продержались бы, не попались бы так по-глупому, хотя, впрочем, кто знает? Гулямы эмира Османа грабили город весьма активно и тщательно, проверяя каждую уцелевшую избу, каждый пригодный для схоронения куст. Нет, вряд ли спаслись бы… Все равно оказались бы здесь, средь живой добычи Энвера. А тех двоих, Евдоксю и несколько подлеченного Тайгая, купцы из Мавераннагра повезли в Самарканд – столицу империи Тимур-бека, Железного Хромца Тамир-ланга. По крайней мере, так утверждал Салим, успевший перекинуться парой фраз с Ичибеем – старым слугой Энвера. Этот старикашка – маленький, сухонький, с крючковатым носом и большими хрящеватыми ушами – чем-то напоминал шакала. Используя каждый свободный момент, так и юлил среди пленников в надежде чем-нибудь поживиться, а вдруг не все ценности отобрали у них гулямы, вдруг упустили что-нибудь? Маловероятно, конечно, но Ичибею очень хотелось в это верить. Вот он и рыскал алчным шакалом. Ничего не нашел, конечно, зато без хозяйского разрешения приспособил кое-кого к мелким работам – выбивание походных ковров, чистка котлов и тому подобное. По совету Раничева этим, в числе прочих, стали заниматься писец Авраамка с Салимом. Салим поначалу упирался, шипел какие-то ругательства, гордо сверкая глазами, потом все ж таки удалось его уговорить – Авраам, к сожалению, как и Иван, не знал ни тюркского, ни фарси – а именно эти языки были в ходу в обширной империи Тимура. Салим знал, по крайней мере, один, а скорее всего, оба, и Раничев завидовал ему белой завистью – ах, как бы пригодились эти знания ему самому, там, в далеком Самарканде, плохо придется без языка… В Самарканде… А может, ну его, этот чертов Самарканд? Бежать при первом же удобном случае, все равно куда – в Москву, в Переяславль, в Муром… Допустим, удастся бежать. И что потом? Где искать Абу Ахмета, где искать перстень? Ну последний, ясно где… то есть почти ясно. Хоть одним глазком взглянуть бы на руки Тимура – есть ли перстень, сияет ли волшебным зеленоватым светом камень? Если есть – явно дело нечисто – ведь выходит, здесь, в этом времени, одновременно существуют два перстня, которые на самом деле являются одним. А может, один из них самоуничтожился, как в известном французском фильме с Жаном Рено? Раничев попытался вспомнить, что он как историк вообще знал о средневековых перстнях? Носили их повсеместно как знак, как оберег, как символ. Использовали практически все пальцы, причем в строгом соответствии – главное кольцо надевали на левый безымянный палец, считалось, что именно туда идут кровеносные сосуды прямо от сердца. Остальные кольца носили на всех пальцах левой руки и только на трех – правой. На правой руке Тимура как раз нет двух пальцев – он лишился их еще в молодости в Сеистане, во время одной из бандитских разборок между бродячими шайками-джетэ, тогда же и охромел, получив тяжелое ранение в правую ногу. С того времени и получил прозвище – Хромой Тимур. По-тюркски – Аксак-Тимур, на фарси – по-персидски – Тимур-лонг, отсюда и Тамерлан, как было принято называть Хромца в Европе… Носит ли он перстень с изумрудом? Сказать сложно, даже и расспросы не всегда могут помочь – кольца часто меняли в соответствии с сезоном, обрядами и даже – со временем суток: утром носили одни, вечером другие. Поди тут вычисли.