Поцелуй дочери канонира - Рут Ренделл

— Кто такой Дэйн?

— Я надеялся, что успею рассказать вам, прежде чем умру. Теперь успею, конечно. Что я теряю? Я уже все потерял, кроме жизни, да и та уже висит на волоске.

Лицо Джема Хокинга как будто сжалось, глаза словно сблизились, и человек, которого Вексфорд неожиданно увидел перед собой, оказался одним из самых гнусных типов, с какими инспектору приходилось сталкиваться.

— Хочешь узнать кое-что? Последнее удовольствие, которое мне осталось, — разговаривать о моем конце. Людям становится неловко, и мне приятно видеть, как они теряются и не знают, что сказать.

— Я не теряюсь.

— Ну а чего ты тогда ждешь, гребаный коп?

Вошел санитар — мужчина в джинсах и коротком белом халате. В годы молодости Вексфорда его назвали бы «мужчина-сиделка». Тогда говорили и «женщина-врач». В этих наименованиях не было никакого непочтения, но они хорошо показывали, чего общество ожидало от мужчин и женщин.

Санитар услышал последнюю реплику больного:

— Грубить ни к чему, Джем, тебя к этому никто не вынуждает. Что проку бросаться грязью? — и напомнил, что пришло время пить антибиотики.

— Какой в них, к чертям, прок, — сказал Хокинг. — Пневмония — это вирус, придурки вы чертовы.

Вексфорд терпеливо ждал, пока Хокинг, вяло протестуя, примет свои таблетки. Он действительно выглядел тяжелобольным. Вексфорд видел: этот парень — не жилец. Ожидая, пока уйдет санитар, больной, склонив голову набок, разглядывал синие узоры на своих руках.

— Спрашиваешь, кто такой Дэйн? Я скажу. Дэйн был моим другом. Дэйн Бишоп. Дэйн Гэвин Дэвид Бишоп, если хочешь целиком. Ему было всего двадцать четыре…

«И я его любил», — повисло в воздухе невысказанным. Вексфорд читал это в лице Хокинга: «Я его любил». Но инспектор не был склонен миндальничать — особенно с убийцей, особенно с таким, который с молотком напал на старуху. Любил, так что с того? Разве любовь к другому искупает твои собственные грехи? Разве она делает тебя добрым?

— Мы вместе с ним работали в Кингсмаркэме. Но это ты и так знаешь. Ты знал это прежде, чем приехал сюда, а иначе ты бы вообще не приехал.

— Более или менее, — сказал Вексфорд.

— Дэйну нужны были деньги на лекарство. Американское лекарство, но его можно купить и здесь. Называется сокращенно… да неважно.

— АЗТ?

— Нет, умный коп, если на то пошло, это был ДДИ, дидеоксиинозин. Нечего и говорить, в наших драных государственных больницах его не бывает.

«Хватит оправдываться, — подумал Вексфорд. — Не прикидывайся ягненком». Он подумал о сержанте Мартине. Горячая голова, безрассудный, но сильный и яркий человек. Искренний, доброжелательный, честный — соль земли.

— Так Дэйн Бишоп умер?

Джем Хокинг молча посмотрел на него — глазами, полными боли и ненависти, — и Вексфорд подумал, что Джем ненавидит его за то, что не сумел смутить. Не исключено, что единственной целью этого действа, этого «признания» было вызвать замешательство у инспектора и упиваться его смущением.

— От СПИДа, полагаю, — сказал инспектор, — и довольно скоро после ограбления.

— Умер. Прежде чем мы достали лекарство. Быстро сгорел… Мы видели то описание, что вы составили, пятна на лице и вся эта шняга. Это были ни черта не прыщи, мать твою. У него была саркома Каиоши.

Вексфорд сказал:

— У него был пистолет. Откуда он его взял?

Хокинг безразлично пожал плечами:

— Спрашиваешь меня? Ты же не хуже моего знаешь: если нужно, ствол достать легко. Он у него был, вот и все. «Магнум». А откуда, Дэйн не говорил. — Хокинг искоса хитро посмотрел на инспектора. — Он бросил его, уронил, когда убегал из банка.

— А, — произнес Вексфорд едва слышно, почти про себя.

— Боялся, что его схватят с оружием. Ведь он уже болел, а болезнь делает слабым. Больной — как старик. Дэйну было всего двадцать четыре, но он уже был немощным. Потому он и застрелил того придурка — не хватило сил, не выдержал напряжения. Когда он выстрелил, меня там уже не было, я заводил машину.

— Вы были с ним заодно. И знали, что у него пистолет.

— А разве я отказываюсь?

— Это вы купили машину на имя Джорджа Брауна?

Хокинг кивнул.

— Да, мы купили тачку. И еще массу всяких вещей. Машину думали перепродать — хранить у себя те банкноты мы не решались. Я завернул деньги в газету и зарыл в мусорной куче. Тачку продали — неплохо распорядились, а?

— Это называлось бы отмыванием денег, — сказал Вексфорд. — Если бы масштаб был побольше.

— Но он умер, не успев достать лекарство.

— Это вы уже сказали.

Джем Хокинг привстал на постели.

— Ты отмороженный ублюдок! В любой другой тюрьме, где мне приходилось сидеть, тебя не оставили бы со мной наедине.

Вексфорд поднялся.

— Что ты мне сделаешь, Джем? Я в три раза крупнее тебя. Ты меня не смутил. И не впечатлил.

— Но и ты мне ни черта не сделаешь! Весь мир бессилен против умирающего.

— Ну, я бы не сказал. Закон нигде не говорит о том, что умирающему нельзя предъявить обвинение в грабеже и убийстве.

— Ты не станешь!

— Непременно стану, — ответил Вексфорд, выходя.

Под проливным дождем Вексфорд сошел с поезда в Юстоне. Дождь не переставал всю дорогу от вокзала Виктория до Кингсмаркэма. Оказавшись дома, он сразу же попробовал позвонить Шейле. Раздавшийся в трубке голос Шейлы с интонациями леди Макбет — «Дай мне кинжалы!» — предложил оставить сообщение после сигнала.

Работа была для Барри Вайна или даже Карен Малэхайд, но Вексфорд взялся за нее сам. Фреда Харрисона, беспокойного человечка, выглядевшего уменьшенной и состаренной копией Кена, высокий ранг инспектора, казалось, перепугал. Вексфорд спросил, когда он в последний раз отвозил Джоан Гарленд в Танкред-Хаус, и Фред, посмотрев в журнале, назвал дату за две недели до убийства.

— Если б знал, что дойдет до беды, я бы к ней на выстрел не подошел! — заверил инспектора Фред Харрисон.

При всем своем мрачном настроении Вексфорд развеселился.

— Сомневаюсь, что это доведет до беды вас, мистер Харрисон. А видели ли вы Джоан Гарленд, или, может, говорили с ней 11 марта?

— Нет-нет, ничего, ни весточки с… как я сказал?.. правильно, 26 февраля.

— А в тот вечер что было? Она позвонила вам и попросила отвезти в Танкред-Хаус? В котором часу? В восемь? В восемь пятнадцать?

— Если б знал, что дойдет до беды, я бы ее никуда не повез. Уж поверьте! Она позвонила, как всегда, около семи и сказала, что ей нужно в Танкред к половине девятого. Как всегда, я ответил, что подберу ее в начале девятого — это вполне заблаговременно — но она сказала, мол, не хватало приехать без десяти. Что ж, мы прибыли в Танкред в восемь десять или в восемь пятнадцать. Иначе и быть не могло — мы еще и ехали короткой дорогой. Она никогда не слушала меня — до смерти боялась опоздать. Это всегда так бывало. Иногда я ее ждал там. Она просила подождать часок, тогда можно было заглянуть к брату.