Айриш-бой для сицилийца - Джеки Бонати

рассудив, что будет подозрительно, если он будет прятаться.

– Тони, – негромко позвал он, даже не постучав, а поскребшись в дверь. – Ты в порядке?

– Какого черта? – Тони сначала сорвался, а потом осекся. – Ты рано. Заходи, – он махнул рукой и налил себе еще виски в стакан.

– Хотел порепетировать, – тихо ответил Том, осторожно подходя к столу. Он вовремя сообразил, что про свои предчувствия тоже лучше не говорить, слишком подозрительно. – Тони, что-то случилось? Ты сам не свой.

– Случилось, – фыркнул он. – Чертов Адриано Рапаче и его солдаты случились, – ответил Тони, шваркнув стакан с виски об стену.

– Он не мог знать, но они ждали нас.

– Адриано? – переспросил Том и мотнул головой, невольно отшатнувшись. – Разве он не управляющий клуба, где я раньше работал? Где они вас ждали?

Тони так сверкнул глазами, что у Тома похолодело в животе.

– Вот именно, управляющий твоего бывшего клуба, – сказал он, а Том на миг подумал, что он заподозрил об их связи. – Вечно ставит палки в колеса, давно нужно было сжечь этот клуб к чертовой матери. И Рапаче вместе с ним.

То, что Тони пока вроде бы его ни в чем не подозревает, мало грело Тома, ему было до ужаса страшно за Энди, но он понимал, что предупредить его уже никак не сможет.

– Неужели вы не можете поделить клиентуру? – попытался пошутить Том.

Тони посмотрел на него и поманил к себе, похлопал себя по коленям.

– Сядь сюда птичка, – позвал он, и по его голосу было понятно, что лучше не возражать. Когда Том аккуратно сел, он обхватил его руками за бедра.

– Нью-Йорк слишком маленький для нас двоих. Каморра и мафия никогда не будут работать вместе, кто бы что ни говорил, что мы все итальянцы. Сицилийцы не имеют права называться итальянцами, – презрительно фыркнул он.

– Честно говоря, я в этом мало понимаю, – Том призвал на помощь все, что почерпнул от Китти, чуть наклонил голову, чтобы смотреть на Тони из-под ресниц, и стал перебирать его волосы. – Да и не мое это дело. Я не желаю смерти Адриано Рапаче, и не хочу, чтобы ты пострадал.

– Все время забываю, какой ты миролюбивый, – усмехнулся Тони. – Очень скоро ты поймешь, что в Нью-Йорке нужно иметь когти и зубы, чтобы выжить. Либо ты сожрешь, либо тебя сожрут.

– Быть может, всем будет проще, если сожрут именно меня, – задумчиво ответил Том. – Но, как говорила моя мама, все образуется, так или иначе, – он улыбнулся, погладив Тони по волосам.

Будь это в его силах, он бы весь вечер продержал Энтони в кабинете, чтобы тот не встретился с Энди.

– Пока ты со мной, я не позволю тебя сожрать, потому что ты моя птичка, – сказал Тони, сжав его ягодицы в руках. – Ладно, тебе нужно идти репетировать, а мне улаживать дела.

– Да, пора, – Том даже заставил себя его поцеловать.

Но, видит Бог, он бы предпочел быть под защитой Энди.

Взяв себя в руки, он отправился в гримерку и действительно заставил себя репетировать, чтобы не нервничать еще сильнее. Впервые за долгое время перед выходом на сцену он выпил. Попросил у бармена чистый виски, и тот немного притупил его волнение. В какой-то момент он даже пожалел, что не курит.

22.

Все шло хорошо, Том пел песни одну за другой, но моментально увидел в зале Энди, едва тот появился. Словно на него направили луч прожектора. Сердце у Тома тут же пропустило удар, а ладони вспотели. Но оставшиеся песни до перерыва он допел, внешне спокойный. А после сразу направился к Тони, увидев, что он собирается двинуться к столику, занятому Энди.

– Тебе понравилось выступление? – спросил он, прижавшись к плечу Тони. – Я пел только для тебя, – сообщил он, снова используя уловку из арсенала Китти. – Мне удалось поднять тебе настроение?

– Еще как удалось, птичка, – помедлив, Тони обнял его за талию.

В ресторане было немало людей, но, по большому счету, ему было плевать, что они подумают. Зато важно было, что подумает чертов Адриано Рапаче. Который, хотя и смотрел на них, но разговаривал с Лукой Ротти. О чем бы?

– Прости, птичка, – глядя прямо в глаза Энди, Антонио поцеловал Тома в шею, – мне надо кое с кем поговорить.

Том проследил за его взглядом и разыграл удивление.

– О, это мистер Рапаче. Что он тут делает? – спросил он, не отлипая от Тони.

– Вот и мне интересно, – в голосе Тони прорезались рычащие нотки. Он коротко сжал ягодицу Тома и направился к Энди.

Том последовал за ним, другого варианта все равно не было, Тони так и не убрал руку с его талии. Энди увидел их и равнодушно скользнул взглядом по Тому, а вот Тони он улыбнулся.

– Антонио Давид. Какая встреча, – сказал он с преувеличенной вежливостью.

– Только не говори, что приятная, Рапаче, – глаза Энтони уже метали молнии. – Какого черта тебе здесь надо?

– Давно хотел оценить это заведение. Смотрю, оно стало лучше с тех пор, как ты украл моего певца, – Энди кивнул на Тома. – Превратил его в свою комнатную собачку?

– Если ты относился к нему как к комнатной собачке, не удивительно, что он сбежал от тебя, – хмыкнул Энтони, не отпуская от себя Тома. – Хорошо, что он ирландец. Потому что, когда от тебя побегут твои сицилийские крысы, я их точно не приму.

– Мои сицилийские крысы? – хмыкнул Энди. – У меня крыс нет, в отличие от тебя, – он кивнул на смертельно бледного Луку Ротти. – Так что считай меня санитарной службой, которая оказывает тебе услугу.

Давид бросил взгляд на Ротти, и тот пожалел, что не может провалиться сквозь землю, хотя и не знал, в чем провинился.

– Слишком много на себя берешь, Рапаче! – Энтони ткнул его пальцем в грудь.

– Что ты мне сделаешь? Здесь, посреди ресторана, где куча посетителей, которые приносят тебе деньги? – нагло усмехнулся Энди. – Натравишь… свою шлюшку? – он перевел взгляд на Тома. Тот, хоть и понимал, что это все игра, дернулся, как от удара.

– Эй, полегче! – рыкнул Энтони. – Если ты пользуешься услугами только шлюх, не значит, что все остальные такие же. И ничто не помешает мне позвать охрану, чтобы тебе дали хорошего пинка под зад.

– Представляю, как это оценит твоя публика, – хмыкнул Энди и поднялся. – И все же, мое предупреждение лучше расцени всерьез.

Он бросил на стол пару купюр, забрал шляпу и ушел, явно ощущая себя победителем в этой битве. Том только сейчас понял, что дрожит.

Но Антонио Давид не привык, чтобы его слово