Десять дней до конца света - Манон Фаржеттон

– Очуметь, а? – кричит он.

– Да! Это…

Она не находит слов. На миг она почувствовала себя такой легкой, словно отделилась от своей тени, как когда-то в детстве. Но ей не нужно ему объяснять. Того же забвения искал Валентин, когда забрался на эту естественную вышку.

Вскоре начинается отлив, на поверхности показываются рифы. Они возвращаются на пляж. Выжав волосы, Лили-Анн отбрасывает их за спину.

Уже выходя из холодной воды, она останавливается. Земля вибрирует сильнее, чем час назад. Дрожь отдается в ногах. Никогда еще Лили-Анн так остро не чувствовала свои кости, это леденящее ощущение. И тут она понимает, что за дурнота охватила ее давеча. В воздухе и в воде не было дрожи земли, она освободилась от нее. Но не могла не сознавать, что это иллюзия. Она знала, что передышка дана лишь им одним. Всего на час.

– Что с тобой? – спрашивает Валентин.

– Это был последний момент забытья, – шепчет она. – Спасибо.

И, не оглянувшись на Валентина, идет к своей одежде, оставшейся у подножия их вышки.

Ч – 29

Валентин не сводит глаз со стройного тела удаляющейся Лили. Оно чуть-чуть асимметрично на уровне талии, слева она обозначена четче, чем справа. Валентин невольно находит этот изъян очаровательным. Орел и решка. Осиянная Лили, вся как на ладони, и Лили-стена, остающаяся для него загадкой. Его взгляд задерживается на черных трусиках, едва прикрывающих ягодицы, потом, отвернувшись, он идет сушиться.

– Валентин! – зовет Гвенаэль, сидящий у входа в грот.

– Да?

– Если вдруг найдешь Сару, когда пойдешь за подводным оборудованием, постарайся привести ее. Пожалуйста.

Гвенаэль говорит как-то странно, будто с ним это никак не связано. У него красные от недосыпа глаза, лицо выглядит всё более болезненным. Валентин присаживается перед ним на корточки, как перед ребенком.

– Она не вернется, если ты не пойдешь за ней сам. Ты это знаешь.

Гвенаэль опускает глаза на рукопись.

– Только писать теперь имеет смысл, – тихо говорит он. – Дойти до конца этого текста. Выполнить обязательство перед самим собой.

– Я думаю, ты ошибаешься и пожалеешь об этом. Если двое любят друг друга, они должны быть вместе накануне конца света; вот что имеет теперь смысл, только это.

– Ты не понимаешь. Если я не пишу, я ничто, без этого я просто был бы мертв, уже мертв. – Гвенаэль буравит его взглядом. – Ты постараешься привести Сару?

– Если найду ее в толпе, обещаю.

– Спасибо.

– Пора! – кричит Лили, как бы ни к кому не обращаясь, и направляется к лестнице.

Браим и Беатрис следуют за ней. Валентин поднимается последним. Трудно покидать этот пляж. Как знать, удастся ли им сюда вернуться?

На вершине утеса, в саду родителей Лили их ждут Лора и Марк. Они соорудили узкие прицепы к четырем велосипедам. Прагматично настроенные Лора и Марк приняли предложение Беатрис позаимствовать оборудование у военных. Валентин помалкивает, слушая, как они обсуждают дальнейшие действия. Но засиживаться нельзя. Браим и Беатрис отправляются за мотоциклом, остальные седлают велосипеды с прицепами.

Когда они выезжают на шоссе, начинается дождь. Мелкий дождь, тотчас оседающий на телах и рулях велосипедов блестящей пленкой. Валентин накидывает на голову капюшон свитера. Лили, и не думая защищаться от влаги, едет, запрокинув лицо.

Вдруг припускает дождь, теплый, с грозой, крупными, как шарики, каплями барабанит по скалам и морю с ревом дикого зверя. Я иду ко входу в грот. Низко нависшие лиловые тучи не могут сдержать полос белого света, такого белого, что на изумрудном море он кажется голубым.

– Зефир, идем!

– Что, под дождь?

Я пускаюсь бежать, запрокинув лицо, чтобы почувствовать, как струится по коже вода. Ко мне устремляются тысячи капель. Я слышу за спиной голос Зефира, не разбирая, что он говорит; слова теряются, тонут в рокоте грозы. Я уже не разбираю, где море и в какую сторону падает дождь.

Зефир догоняет меня. Голый череп блестит в свете молний. Я смотрю на него, мой взгляд прикован к его глазам, двум живым существам, зависшим среди стихий.

Он делает шаг ко мне. Его губы приникают к моим губам, ладони скользят по моей спине. У его губ вкус дождя и тумана. Лучший вкус на свете.

Я стаскиваю с него через голову футболку. Татуировки, которые я прежде видела лишь мельком, предстают мне во всей своей замысловатости. Они покрывают его почти целиком, от бедер до затылка и руки по всей длине. Я вожу по темным линиям пальцами и губами, словно хочу заполнить собой последние пробелы, прочесть лабиринт его кожи, найти в нем дорогу к нашей потерянной памяти.

Его руки смелеют, они уже на моем животе и поднимаются к груди. От его горячего дыхания в мою шею меня пробирает озноб. Я прижимаюсь к нему, целую плечи, торопливо раздеваясь. Вот я уже голая перед ним и вся дрожу. Его тело великана четко вырисовывается против света. Я ощущаю всю бьющуюся в нем силу. Он смотрит на меня широко открытыми глазами.

– Зефир?

– Да?

– Обними меня. Обними меня крепче.

Когда полосы света вновь появляются вдали над морем, мы сплетены, потеряны, потрясены, полны желания и сосущей тоски друг по другу, которую ни ему, ни мне никогда не утолить до конца. Дай мне напитаться твоей жизнью и наполнить тебя моей, Зефир, будем, как два источника рядом, поить друг друга до скончания времен.

Ч – 29

Браим обнимает обеими руками талию Беатрис. Они едут впереди по запруженной дороге, велосипеды катят следом. Пешеходов здесь больше нет. Люди остановились, сидят прямо на асфальте или на обочине, словно окаменев от непрестанных содроганий земли. Почти все семьями. Некоторые говорят между собой, кто по-английски, кто на других языках. Но большинство молчат, общаясь только взглядами и прикосновениями. Тяжелый купол горя накрыл толпу. Страшнее всего лица детей. Искаженные, заплаканные, но порой с коротким проблеском детской фантазии, последним напоминанием о том, какими они были десять дней назад. Браиму хочется утешить их. Он знает, что ничего не способен сделать, и это приводит его в отчаяние.

– Мы ведь не можем взять в погружение их всех? – кричит он сквозь рев мотора.

Беатрис, подняв защитное стекло шлема, бросает на него скорбный взгляд.

За ними звучат голоса. Браим оборачивается, Беатрис тормозит. От разыгравшейся перед ними сцены оба застывают на месте. Молодая мать положила младенца в прицеп велосипеда Валентина и отказывается забрать, хочет, чтобы он увез его с собой. На что она надеется? Что их странная процессия в силах спасти ребенка? В этом огромном сборище, у которого не осталось ни цели, ни надежды, они одни действуют, движутся к возможному будущему, и мать это почувствовала. Валентин снова пытается вернуть ей младенца. Тщетно. Она кричит на непонятном ему языке. Браим, однако, этот язык знает, хоть и давненько не говорил на нем. Он слезает с мотоцикла, пробирается к Валентину.