Дитя Ойкумены - Генри Лайон Олди

– Новая луна,

Тихая луна,

Покажи мне

Тайные письмена,

О которых поет тишина…

– Овакуруа не лгут, – шепчет голос. За музыкой его почти не слышно. – Овакуруа не избирают вождей. Не страдают от эпидемий. Овакуруа злопамятны. Им неизвестны деньги. У них нет домов. У них нет страха перед будущим. У них есть страх перед мертвецами. Предков овакуруа ненавидят. И хранят девственность души. От рождения до смерти…

Планета-голова надвигается, делается ближе. Еще ближе. На краю пустыни, которая недавно была щекой, виден современный научный городок. Дома, выращенные из модульных эмбриотектов. Двухэтажные лаборатории. На крышах – блюдца гиперсвязи. Водоочистная станция. Жилые коттеджи. Рощица акаций. Кусты молочая.

Гаражи и автомастерская.

– Вы пришли узнать больше про овакуруа? Про милых, смешных, безобидных овакуруа? – голос сочится ядом. – Вы собрали целую экспедицию телепатов? Но почему вы не захотели узнать, что же это такое: девственность души? Возможно, Ойкумена тогда не узнала бы смысл страшных слов: резня на Мондонге…

Ночь.

Пылает городок.

Из коттеджей выбегают раздетые люди. Падают на колени, на бок, на спину. В каждом торчат две-три стрелы. Судороги умирающих – да, стрелы отравлены. В окне автомастерской кто-то палит из импульсника. Тени в пламени. Тени в дыму. Деловитые, подвижные тени. Импульсник захлебывается, стрелок вываливается из окна. Тень дорезает его ножом. Подросток-овакуруа душит мальчика лет шести. К ним бросается всклокоченный, голый по пояс лаборант. И падает, сражен копьем старика-овакуруа. Оба туземца, и юный, и старый, не проявляют никаких чувств. Это не похоже на охоту. Не похоже на месть. На войну. На жертвоприношение.

Это вообще ни на что не похоже.

– Юная луна,

Серая луна,

Тонкая луна,

Ты очень скоро должна

Исчезнуть,

Истаять

На широкой ладони дня…

Тьма космоса. Вертится планета-голова. Глаза полузакрыты. Усмешка идиота кривит рот. Щеки измазаны красным. Губы измазаны красным. А над левой бровью, выныривая из аспидно-черного тюльпана РПТ-маневра, заходит на орбиту десантный штурмовик «Бодрый». Тени еще снуют в пылающем городке. Ищут оставшихся в живых.

Еще можно успеть.

– Это укороченный трейлер. Вот…

Свернув демо-сферу, Фома указал девушкам на запаянную ячейку презент-карты.

– Тут пробник куим-сё. Расширенная версия с эффектом присутствия. Минуты на три дольше, и всё такое…

– Издеваешься? – спросила Регина.

Ей было слегка не по себе от натурализма трейлера.

– Почему?

– Потому. «Мондонг» – только для совершеннолетних. Нас с Линдой на просмотр не пустят. И пробник не сработает. Там же сразу, при физическом контакте, идет биозапрос клиента. Вместо трейлера: «Извините, ваш возраст не соответствует…»

– Ничего, – подмигнул ей Фома. – Я что-нибудь придумаю.

КОНТРАПУНКТ

РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

Когда-то, в юности, я пыталась вообразить общество, состоящее из одних телепатов – и не могла. Фантазия отказывала. Это то же самое, думала я, что и общество, состоящее из одних музыкантов. Поэтов. Скульпторов. Мир избранных, открытый настежь, доступный всякому; соединенный мириадами невидимых связей. Юности свойственно заблуждаться. Юность везде ищет аналогии, и находит, только неправильные.

Сейчас я легко представляю социум телепатов. Он будет в точности похож на наш, обычный. Потому что люди очень быстро научатся лгать. Скрывать. Двурушничать. Уходить от прямого ответа. Люди быстро учатся пакостям, хоть подари каждому два крыла и золотую корону. Но и спасать эти новые люди тоже научатся. Любить. Дружить. Радоваться. Сходиться вместе не ради выгоды. Люди быстро учатся хорошему, хоть заточи каждому клыки и подари два десятка когтей.

Такие уж мы, люди.

– Насилие. Да, насилие. Главный инструмент искусства.

Ричард Монтелье обвел публику взглядом, в котором ясно читалось: «Вот где собрались мои завистники и недоброжелатели!» Яда в голосе «звезды» хватило бы отравить водопровод в мегаполисе.

– А теперь пусть кто-нибудь спросит: «Ваши творческие планы?»

Публика молчала. Все понимали, что режиссер кипит от раздражения, и не прочь облить дерзких кипятком. Неизвестно, кто из администраторов, составлявших расписание фестиваля, допустил роковую ошибку. Бедняге повезло, что он родился на Ларгитасе. В Эскалоне, не успевшей до конца проникнуться идеалами гуманизма, за такое колесовали. Творческую встречу с Монтелье назначили на 16:45, в Синем зале мультикомплекса «Сияние», где пятью минутами раньше завершился показ «Трясины» – фильма Су И, коллеги и вечного соперника Монтелье. Три истории любви, медленные, как мельницы богов, и властные, как бессонница. Три разбросанных во времени треугольника сплетались тонкими, еле заметными нитями, превращая частное в общее, а общее – в вечное. Зритель, потрясенный эффектом присутствия, не сразу понимал, что главный герой Су И – не люди, а дом в глуши болот, тоскующий в одиночестве от трагедии до трагедии. Дом с его жаждой обладания; дом, способный убить своей ненасытной опекой, лаской, ревностью…

Покинув кабинки просмотра, зрители всё еще оставались под впечатлением. Куда охотнее они сейчас задали бы вопросы Су И. Но мастер седьмой год отшельничал на Белантаре, отказываясь от интервью. Призрак Су И неотвязно маячил за спиной Монтелье, стоял в глазах публики, эхом звучал в задаваемых вопросах – и это доводило ревнивца-режиссера до бешенства.

Даже экспертный совет искусствоведов Ларгитаса который год присваивал фильмам обоих соперников высшую категорию: «Произведения искусства, стимулирующие гармоничное мышление и развитие личности». Максимальные ставки авторских отчислений с проката, государственные контракты, хвалебные рецензии… Немногие творения удостаивались такой чести. А уж созданные инопланетниками – и подавно. В лучшем случае – первая категория: «Способствует полноценному отдыху». А то и вторая, издевательски-снисходительная: «Способствует снятию стресса». И гонорары – соответствующие…

– Насилие? – севшим голосом переспросила Линда. – Вы, наверное, шутите?

Худой, сутулый, похожий на хищную птицу Монтелье сощурился, словно завидев добычу. Не спеша ответить, он разглядывал девушку с интересом, граничившим с бесстыдством. Так не раздевают – так разоблачают, добираясь до потаенных уголков. Он знает о ней больше, чем я, задохнулась Регина. Да что там! – он знает о ней больше, чем сама Линда…

– Нет, милочка, – наконец сказал режиссер. Язвительность покинула Монтелье. Со сцены звучал сухой, усталый голос человека, вынужденного заниматься тем, что он не любит. – Какие тут шутки? Я вижу, что слово «насилие» пугает вас. Простите, если лезу не в свое дело… Мне кажется, вы знакомы с ним не понаслышке.