Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

Это объяснило бы, почему мне до сих пор не удалось ее отыскать.

Эвелина захлопывает шкатулку, поворачивается ко мне, опирается о столешницу:

– Не сочтите меня невежливой, но, по-моему, вам пора. Меня просили напомнить вам о камне, за которым надо следить. Вам понятно, что значат эти загадочные слова?

Я киваю, вспомнив просьбу Анны. Я должен стоять у камня в тот момент, когда Эвелина застрелится. И не двигаться. Ни на шаг.

– В таком случае я выполнила свою задачу и тоже ухожу, – заявляет Эвелина. – Где серебристый пистолет?

Пистолет выглядит игрушкой даже в ее тонких пальцах; не оружие, а украшение, стреляться из такого неловко. Я задумываюсь, в чем смысл такого странного орудия смерти и не менее странного способа покончить с жизнью. Может быть, в этом есть какой-то подспудный намек? Эвелину хотят сначала подчинить и унизить, а уж потом погубить.

Ее лишают всякого выбора.

– Какая прелестная смертоносная вещица, – вздыхает Эвелина, разглядывая пистолет. – Не опаздывайте, мистер Дарби, от вашей пунктуальности зависит моя жизнь.

Бросив прощальный взгляд на шкатулку, она уходит.

31

Стою, дрожа от холода, рядом с камнем, который Анна положила на траву, боюсь даже сдвинуться чуть влево, к жаровне. Не знаю, зачем я здесь, но если это поможет спасти Эвелину, то буду стоять на этом месте, даже если промерзну насквозь.

Мельком гляжу на купу деревьев, где в сумраке прячется Чумной Лекарь. Он смотрит не на пруд, как мне казалось, когда я видел его глазами Рейвенкорта, а куда-то правее. По наклону его головы понятно, что он с кем-то беседует, но издали не разглядеть с кем. Как бы то ни было, это радует. Эвелина намекнула, что нашла союзников среди остальных моих ипостасей, так что, может быть, там, в кустах, прячется какой-то неизвестный мне помощник.

Ровно в одиннадцать часов Эвелина направляется к пруду; в безвольно опущенной руке зажат серебристый пистолет. Она бредет по дорожке вдоль жаровен, переходя от пламени к тени; подол синего вечернего платья волочится по траве. Мне хочется выхватить у нее пистолет, но чья-то невидимая рука неумолимо орудует загадочными рычагами. Я уверен, что вот сейчас раздастся крик, кто-то выбежит из темноты и скажет Эвелине, что все кончено, что убийца пойман. Она выронит пистолет, разрыдается, а Даниель объяснит, как мы с Анной сможем отсюда выбраться.

Впервые за все время я ощущаю себя частью чего-то большего.

Ободренный этой мыслью, замираю у камня.

Эвелина подходит к самой воде, смотрит на купу деревьев, наверняка вот-вот заметит Чумного Лекаря, но в последний момент отводит взгляд. Она нетвердо стоит на ногах, пошатывается, словно бы движется под музыку, слышную ей одной. Пламя жаровни отражается в гранях бриллиантового ожерелья, будто в горло вливают жидкий огонь. Она дрожит, на лице написано отчаяние.

«Что-то не так».

Оглядываюсь на особняк, где у окна бальной залы Рейвенкорт печально глядит на Эвелину. Какие-то слова срываются с его губ, но помочь ничем не могут.

– Господи, – шепчет Эвелина в ночь.

По ее щекам струятся слезы. Она направляет дуло пистолета в живот и нажимает на спусковой крючок.

Грохот выстрела раскалывает мир, заглушает мой испуганный крик.

Гости в бальной зале цепенеют.

Удивленные лица поворачиваются к пруду, все глаза устремляются к Эвелине. Она зажимает рану на животе, между пальцами сочится кровь. На лице застыло растерянное выражение, будто случилось что-то, чего быть не должно, но, прежде чем она осознает это, колени у нее подгибаются, и она падает ничком в воду.

В ночном небе вспыхивает фейерверк, гости высыпают из зала на лужайку, тычут пальцами, ахают. Кто-то бежит ко мне, тяжело топая по грязи. Поворачиваюсь, и меня толкают в грудь. Я валюсь на землю вместе с неизвестным противником.

Он пытается вскочить, но лишь царапает мне лицо, пинает коленом в живот. Вспыльчивый нрав Дарби вырывается из-под контроля. С громким воплем я колочу по темному силуэту неизвестного, хватаю его за одежду, он ускользает.

Слуги поднимают меня с земли, держат за руки, а я завываю в бессильной ярости, пока с моим противником проделывают то же самое. Кто-то приносит фонарь, и я вижу, как беснуется Майкл Хардкасл, который отчаянно рвется из сильных рук Каннингема к недвижному телу Эвелины.

Я изумленно гляжу на них.

«Все переменилось».

Мое бешенство испаряется, я обмякаю на руках слуг. Смотрю на пруд.

Когда я следил за происходящим глазами Рейвенкорта, Майкл пытался вытянуть сестру из пруда. А теперь какой-то высокий тип в плаще вытаскивает ее на берег и накрывает окровавленное тело пиджаком доктора Дикки.

Слуги выпускают меня, я падаю на колени и вижу, как Каннингем уводит рыдающего Майкла Хардкасла в особняк. Хочу запомнить все чудесные перемены, гляжу по сторонам. У пруда доктор Дикки стоит на коленях у тела Эвелины, о чем-то переговаривается с неизвестным, у которого весьма начальственный вид. В бальной зале на диване сидит Рейвенкорт, задумчиво опирается на трость. Подвыпившие гости, не подозревая о трагедии у пруда, требуют, чтобы музыканты продолжали играть, а слуги слоняются без дела, украдкой крестятся, поглядывая на тело, накрытое пиджаком.

Не знаю, как долго я сижу в темноте, наблюдая за происходящим. Тип в плаще заставляет всех вернуться в особняк. Обмякшее тело Эвелины уносят. Меня пробирает холод, суставы немеют.

А потом меня находит лакей.

Он появляется из-за дальнего угла особняка, на поясе болтается какой-то мешок, с рук капает кровь. Он вытаскивает нож, проводит клинком туда-сюда по краю жаровни. Трудно сказать, точит он клинок или греет его; подозреваю, что это не важно. Он хочет, чтобы я это видел, чтобы слышал жуткий скрежет металла по металлу.

Он смотрит на меня, ждет моей реакции. А я гляжу на него и удивляюсь, как его можно было принять за слугу. Да, он одет в традиционную красно-белую ливрею, но в нем нет и следа услужливости, а движения не суетливы, а ленивы. Он высок, сухощав, русоволос, на каплеобразном лице темнеют глаза, а улыбка очаровательна и насквозь фальшива. Но самое жуткое – его сломанный нос, багровый и распухший, искажающий все его черты.

В свете жаровни лакей похож на чудовище, которое пытается притвориться человеком, но маска сползает с его лица.

Он поднимает нож повыше, придирчиво осматривает клинок, потом срезает им мешок с пояса и швыряет его мне.

Мешок глухо ударяется о землю; мешковина, насквозь пропитанная кровью, перевязана бечевкой. Лакей надеется, что я загляну внутрь, но я не собираюсь ему повиноваться.

Встаю, стягиваю с плеч пиджак, разминаю затекшую шею.

В сознании звучит голос Анны, она велит мне бежать. Мне и впрямь должно быть страшно, в любом другом обличье я бы испугался, ведь это явная западня. Но я устал бояться злодея.