Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Шаман показал на дерево и что-то сказал Буркину. Художник нам перевел:

– Мамлый говорит, что эта береза начала расти здесь в тот самый день, когда он родился. Это его личное дерево. Оно выросло в очень хорошем месте. Ведь река течет вниз, где обитают предки и куда после смерти уходят люди. А береза растет вверх, где живет Ульгень. Поэтому отсюда легко попасть в оба других мира.

Шаман подбросил в костер хвороста и засмеялся. Художник – тоже. Я поинтересовался у Буркина, чем вызвано их веселье.

– Мамлый недавно женился на молодой, но бедной девушке. Она даже не красива. Зато происходит из старого шаманского рода. Единственное приданое – духи ее предков. Это-то и определило выбор шамана. Он говорит, что проверит их сегодня в походе к Эрлику, но подозревает, что они могут испугаться и сбежать по дороге.

Этой туземной шутки я не понял.

– А почему он собирается камлать владыке подземного мира? Неужели Ульгень не может помочь моей жене?

Буркин пожалел, что перевел мои слова шаману. Тот презрительно отвернулся от меня.

Художник взял меня под руку и отвел от костра.

– Вы должны уйти.

– Но почему?

– Поймите, жизнь вашей жены в опасности. Шаман будет камлать ради ее спасения. Ее душу похитили злые духи. Поэтому Мамлый и пойдет к Эрлику. А теперь отойдите, пожалуйста, подальше. Я вас потом позову.

Полина не стала перечить туземцам и тихо произнесла:

– Иди, Петенька, иди. И не переживай. Я чувствую: все будет хорошо.

После костра мои глаза долго привыкали к темноте, и я какое-то время шел наугад. Светлее было на обрыве. Луна, отражаясь в воде, освещала ущелье. Вскоре я отыскал тропинку, ведущую к берегу реки, и стал спускаться по ней.

Дикий вопль накрыл ущелье. Это была агония жертвенного козла. Уже на берегу я услышал раздающиеся с обрыва звуки бубна и понял, что камлание началось.

Большой и гладкий валун у самой кромки журчащей воды стал для меня удобным сиденьем. Он еще хранил солнечное тепло, и мне было совсем не холодно. Я поднял глаза вверх и обмер. Мириады звезд смотрели на меня из Вселенной. Иногда пролетали метеориты. Или, как говорят в народе, падали звезды. Но я не успевал загадать желание. А просто смотрел в эту усыпанную звездами бездну. Подо мной в лунном свете журчала Катунь, черные силуэты исполинских гор обступали со всех сторон, а наверху, на круче, звучал шаманский бубен. И мне вдруг стало так хорошо и спокойно на душе. Казалось, что я слился с ночной гармонией, ощутил себя частью этого великого, загадочного и прекрасного мира. И перестал бояться. За Полину, за себя, за будущего ребенка. Пусть даже мы когда-нибудь умрем, но это звездное небо останется.

Воистину прав был Кант[98], не устававший поражаться двум вещам: звездному небу над головой и моральному закону внутри нас. Только зря он их разделил. Макрокосмос и микрокосмос – единое целое. Их объединяет гармония. Она и есть Бог.

– Пётр Афанасьевич! Господин Коршунов! Ау! Где вы? – послышалось с обрыва. – Поднимайтесь скорее. Скоро рассветет. Надо ехать.

Я быстро вскарабкался по обрыву и возле березы увидел странную картину. Еще тлеющее пепелище костра. Черные полосы на песке от козлиной крови. Шаман, свернувшийся калачиком под священным деревом.

– А где Полина? Где моя жена? Куда вы ее дели? – схватил я Буркина за грудки.

– Тише. Тише, – Григорий Иванович с силой оторвал мои пальцы от своей рубахи. – А то жену разбудите. Она спит в коляске.

Я тут же подскочил к ней. Полина сладко спала на сиденье и улыбалась во сне.

– Как она? – успокоившись, спросил я художника.

– С ней теперь все будет хорошо.

– А с ребенком?

– Тоже.

Буркин вспрыгнул на козлы. Я занял место сзади, рядом со спящей женой. Повозка тронулась, и одновременно прозвучал вопрос художника:

– Скажите, Пётр Афанасьевич, у вас есть враги?

– Не знаю. Может быть, и есть. Одного человека я даже пытался убить. Но это было давно, еще в 1905 году.

– Нет. Этот враг был у вас недавно. Причем, до этого он был вашим другом.

– Чистяков! – вскрикнул я так громко, что чуть не разбудил жену.

– Я не знаю этого человека. Но, по словам Мамлыя, он очень сильный и коварный. Его душа одержима злыми кермесами. Они-то и пытались украсть у вас жену, но мешал ребенок. Сама судьба привела вас ко мне. Кроме шамана, никто бы, ни один доктор не спас вашего сына.

Мамлый долго договаривался с кермесами, чтобы они отпустили и мать, и дитя. Не знаю, чего они потребовали от него взамен. После камлания он упал, совсем обессиленный, только рассказал мне о своем походе к духам и уснул под своей березой.

Несмотря на шок от услышанного, я оставался цивилизованным человеком и не забыл спросить у Буркина, чем мы можем отблагодарить шамана.

– Духи запрещают камам выпрашивать деньги. Но если сами люди дают, то они не отказываются. Это же их работа.

Я отдал сто рублей художнику, чтобы он передал их шаману.

Мамлый погиб через три дня. Он спал под священной березой, когда утес обрушился в ущелье. И река унесла его навсегда в мир духов.

Деньги достались вдове покойного кама. За портрет художник с меня не взял ни копейки. Написан он был густыми мазками в импрессионистской манере. Иисус Христос с бакенбардами Пушкина и рассудочным взглядом. Этот персонаж на Голгофу по собственной воле не пойдет, а будет до последнего вздоха брыкаться, царапаться, цепляться за жизнь руками и ногами.

Весной и летом 1917 года Томск походил на ис тинно столичный город. Он словно магнитом притягивал лучшие умственные и деятельные силы со всей Сибири. Университет, технологический институт, высшие женские и учительские курсы по праву сделали Томск интеллектуальной и образовательной столицей бывшей колонии, настоящими Сибирскими Афинами.

Каких только здесь конференций и съездов не проходило в ту пору! Сюда съезжались для общения и выработки единой политики кооператоры, мусульмане, женщины, инородцы, профсоюзники, партийцы всех мастей и, конечно же, областники.

Для автономистов Томск стал объектом паломничества, подобно Иерусалиму или мусульманской Мекке. Ведь здесь жил Потанин. Даже иркутяне, ревностно отстаивающие права своего города на статус столицы Восточной Сибири, перед авторитетом патриарха сибирского областничества вынуждены были умерить свои амбиции и отдать пальму первенства в строительстве Сибирской автономии Томску.