Звезды царской эстрады - Коллектив авторов

с большим жаром спел эту вещь. Последней вещью этого концерта стала “Две гитары”. Видно было, что и певец испытывает от них громадное удовольствие».

«Еще в 1922 году Шаляпин пришел к простой мысли, что главное – как петь, а не что петь», – заканчивают главу о творческих исканиях артиста в эмиграции Уколовы. «Лучше хорошо петь цыганские романсы, чем плохо – классические», – такие слова якобы звучали из уст певца в адрес критиков.

Антракт

Русская песня на Монмартре

Интерес ко всему русскому в послереволюционные годы беспримерно велик в мире. Реагируя на спрос, оживляются представители различных видов искусств, способных отразить пресловутый «русский дух». Европейцы азартно увлечены нашим балетом, кинематографом, театром, литературой, живописью, музыкой. На этой волне в 1922 году открывается в Париже, на улице Пигаль, первое «русское кабаре» «Кавказский погребок». Пройдет каких-то пять-семь лет, и таких «погребков» расплодится великое множество.

Историк российской эмиграции С. С. Ипполитов отмечает, что общественное питание стало главной отраслью российского бизнеса во Франции середины 1920-х годов.

В 1924 году в столице были уже известны рестораны: «Русь», «Волга», «Хлеб-соль», «Москва», «Русский уголок», «Тройка», «Ванька-Танька», «Золотая рыбка», «Нет».

В эмигрантских газетах ежедневно публиковались «вкусные» объявления. «Где в Париже можно хорошо поесть? Выбирайте сами и в любом случае останетесь довольны – рестораны “Аллаверды” (Монпарнас), “Мартьяныч” (пл. Клиши), “Русский Эрмитаж” (рю Босси)».

Или:

«Ресторан Федора Корнилова (рю Клозель). Лучшая в Париже кухня под наблюдением самого хозяина. Изысканные русские блюда: “Царский студень”, “Солдатские щи”, “Глухари в красной капусте по-московски”. Ежедневно блины со свежей паюсной икрой. Большая артистическая программа с участием несравненного Юрия Морфесси. С гитарой – С. Массальский. Песни старой Москвы».

К началу 30-х численность ресторанов еще больше выросла. Эмигранты открывали заведения разных ценовых категорий – от солидных и дорогих заведений до дешевых столовых-забегаловок.

«В Биянкуре (пригород Парижа в 20-е гг. – М. К.) была улица, где сплошь шли русские вывески и весной, как на юге России, пахло сиренью, пылью и отбросами. Ночью шумел, галдел русский кабак. Он был устроен как отражение кабака монмартрского, где пел цыганский хор, или еще другого, где плясали джигиты с перетянутыми талиями, в барашковых шапках (в те годы входивших в моду у парижанок и называвшихся “шапка рюсс”), или еще третьего, где пелись романсы Вертинского (пока он не уехал в Советский Союз) и Вари Паниной, пелись со слезой и разбивались рюмки французами, англичанами и американцами, которые научились это делать самоучкой, понаслышке, узнав (иногда из третьих рук) о поведении Мити Карамазова и Мокром.

Кавказский танец в русском ресторане-кабаре «Шахерезада» в Париже, ок. 1930 г. Фото из архива А. Корлякова

Тут же на столиках с грязными бумажными скатертями стояли грошовые лампочки с розовыми абажурами, треснутая посуда, лежали кривые вилки, тупые ножи. Пили водку, закусывали огурцом, селедкой. Водка называлась “родимым винцом”, селедка называлась “матушкой”. Стоял чад и гром, чадили блины, орали голоса, вспоминался Перекоп, отступление, Галлиполи.

…Безработный джигит в отставке шел вприсядку во втором часу ночи, пышногрудая, в самодельном платье с блестками, певица с двумя подбородками выходила к пианино, у которого сидел cтapый херувим, видавший лучшие времена. Она пела “Я вам не говорю про тайные страданья”, и про уголок, убранный цветами, и “Звезду”, текст которой, между прочим, взят у Иннокентия Анненского. Она тоже пела, как романс, стихотворение Блока “Она как прежде захотела”, переложенное на музыку, вероятно, не кем иным, как старым херувимом, и четыре строчки Поплавского, которые вкраплялись в “Очи черные”:

Pecторан закрыт, путь зимой блестит,

И над далью крыш занялся рассвет.

Ты прошла, как сон, как гитары звон,

Ты прошла, моя нeнaглядная!

Потом выходила Прасковья Гавриловна. Ей уже тогда было под шестьдесят. На ее строгом, темном лице еще горели глаза. Истрепанный платок закрывал ее плечи, ситцевая юбка в цветах ложилась вокруг худых колен. Она когда-то пела у “Яра”, в “Стрельне”, и ее подруги сейчас допевали на Монмартре, на Монпарнасе, выпестовав свою цыганскую смену. У Прасковьи Гавриловны голоса больше не было, она не годилась туда, где шампанское было обязательно, где у входа стояло ваше превосходительство с веером расчесанной бородой (не то пермский, не то иркутский губернатор). Она годилась только здесь… Она больше бормотала, чем пела, она хрипела иногда почти шепотом, сидя между двумя “цыганами” (армянином и евреем), которые наклонялись к ней с гитарами. Да, она была теперь здесь, а Настя Полякова, Нюра Массальская, Дора Строева были там, где румыны со своими смычками, свежая икра и крахмальные салфетки»[28].

В парижских кабаре и ресторанах экстракласса, «где свежая икра и крахмальные салфетки», обрели поначалу пристанище кумиры: Юрий Морфесси, Александр Вертинский, Надежда Плевицкая, Михаил Вавич, получившие признание еще в дореволюционный период.

«Они представляли собой эстрадную элиту, известность которой простиралась много дальше локальной географии выступлений. Но были и такие исполнители, популярность которых ограничивалась несколькими ресторанами, в которых они работали. Это также были профессионалы, пусть даже ставшие таковыми нежданно-негаданно для самих себя. К примеру, Н. А. Кривошеина рассказывает о певице Лизе Муравьевой, происходившей из семьи богатых саратовских помещиков Юматовых. В Париже она зарабатывала на жизнь исполнением цыганских и русских романсов».

Гайто Газданов в повести «Ночные дороги» создал яркий портрет самодеятельного артиста Саши Семенова, в прошлом штаб-ротмистра конной батареи, переквалифицировавшегося в ресторанного шансонье после «галлиполийского сидения».

«Все, что он пел, всегда звучало одинаково минорно, независимо от слов, и в голосе его дрожала густая и, как говорили, его поклонницы, незримая слеза. Свою жизнь он сравнивал с вечным круизом, совершающимся в одной и той же каюте корабля: ресторанные стены, оркестр, эстрада, те же слова тех же романсов, та же музыка, тот же шницель по-венски, та же водка».

«Корреспонденты газеты “Дни», которые вели рубрику “Русский труд за границей”, рассказывали о многочисленной армии “кабацких музыкантов”, совмещавших дневную работу на заводах с игрой в оркестре или вокалом в вечернее время. Некоторые из них благодаря такому приработку удваивали, а то и утраивали свое заводское жалованье. Однако, не считая себя профессионалами в музыке, они не торопились рвать с работой у станка. Так было надежнее.

Разумеется, владельцам ресторанов часто не приходилось выбирать: услуги профессионалов обходились бы дороже, чем выступления самодеятельных артистов…

Были заведения экстракласса, в которых абсолютно всё – от светильников и посуды до пластики официантов, не говоря уже о выступлениях артистов, – представляло собой часть театральной