Рукопись Платона - Андрей Воронин

Вздрогнув, княжна принялась поспешно завязывать тесемки. Дело отчего-то не заладилось, мудреный узел никак не хотел связываться. Мария Андреевна вдруг преисполнилась весьма неприятной уверенности, что вот сейчас, сию минуту, в комнату войдет Хесс и застанет ее за этим неблаговидным занятием. Гнев тевтона княжну не пугал; ей были противны минуты стыда и унижения, которые ей неминуемо пришлось бы пережить, будучи пойманной при осмотре чужих вещей.

Усилием воли княжна заставила себя успокоиться. Дрожь в руках улеглась, и узел завязался будто сам собою. Критически его осмотрев, Мария Андреевна решила, что все правильно, и вернула папку в шкаф, снова завесив ее одеждой герра Пауля.

Идя по коридору прочь от комнаты двуличного немца, Мария Андреевна едва не столкнулась с выскочившей из-за угла горничной. Вид у девки был такой, что у княжны тревожно сжалось сердце: что опять?..

Впрочем, немедля выяснилось, что ничего страшного не случилось, а просто явился какой-то барин с цветами и просит принять.

— Барин? — удивилась Мария Андреевна. — Принять? Его принять или цветы?

— Да цветы уж на столе дожидаются, ваше сиятельство, — радостно сообщила горничная. — А принять барина! Их благородие... как же его, беса?.. Вот надо ж такому случиться — забыла!

— Это потому, что кричишь много, а думаешь мало, — сказала княжна. — Каков он из себя, ты хотя бы не забыла?

— Смешные, — доложила горничная и немедля прыснула в кулак. — Молодые, а в очках, как старики. И с бородой. Вот чудеса-то — борода есть, а усов нету! И на щеках шерсть. Высокие такие, только горбятся, как Гаврила-кузнец. И ручищи по колено, как у Гаврилы. Только куда им против Гаврилы-то! Гаврила — он покрепче будет. Это, известно, барин, они потоньше, постройнее...

— Замолчи ты, Христа ради, — борясь со смехом, остановила ее княжна. Сдержать улыбку было трудно, настолько точным получился нарисованный горничной портрет визитера. К тому же кузнец Гаврила всегда напоминал Марии Андреевне большую сутулую обезьяну, а племянник градоначальника, Алексей Евграфович Берестов, при первой же встрече напомнил ей кузнеца. А коли первое подобно второму, а второе — третьему, то и третье подобно первому — так, кажется, учил Платон... И как же при таких условиях не рассмеяться?

— Замолчи, — повторила она, — и немедля проси барина в оружейную. Он курит, ты не заметила?

— При мне не курили, — ответила горничная, — однако пальцы от табаку желтые.

— Ого, — удивилась Мария Андреевна. — Гляди-ка, до чего приметлива! Надо будет поговорить о тебе с полицмейстером. Примет он тебя на службу, выдаст тебе шашку, свисток, и будешь ты у нас первейший сыщик на всю округу.

— Дразнитесь, барыня, — обиделась горничная. — А чего дразниться-то? Что спросить изволили, то я и ответила.

— Наоборот, хвалю, — возразила княжна. — А кабы ты вовсе на любой вопрос могла ответить, так это было бы еще лучше. У меня, знаешь ли, много вопросов, а ответить некому... Ладно, ступай. Проси в оружейную, трубку подай, сигары, пепельницу... Да спички, спички не забудь! И вина. Поняла ли? А я сию минуту буду, так и передай.

Сказав так, она ушла к себе, чтобы оправить волосы и вообще привести себя в порядок перед встречей с нежданно нагрянувшим Алексеем Берестовым, студентом из Петербурга и племянником смоленского градоначальника. Поправляя прическу перед большим зеркалом венецианского стекла, Мария Андреевна мысленно уговаривала себя отнестись к Берестову без предвзятости, но уговоры плохо помогали: в ее глазах Алексей Евграфович по-прежнему оставался гонцом, который принес дурное известие об аресте Вацлава Огинского.

* * *

Розы, принесенные младшим Берестовым, как и говорила горничная, уже стояли на столе в гостиной, украшая собою покрытый винно-красной скатертью стол подле рояля. Букет был чересчур роскошный для первого визита. Огромные и пышные, размером с чайное блюдце, белоснежные розы наполняли своим тонким ароматом просторную гостиную. Их было не менее трех, а то и четырех дюжин, и росли они, похоже, в оранжерее — то есть были доставлены издалека. Княжна поймала себя на том, что подсчитывает в уме приблизительную стоимость букета, и мысленно покачала головой: чтение мудреных экономических трактатов и повседневные практические упражнения в ведении хозяйства, хоть и были хороши и полезны, имели, оказывается, свою оборотную сторону. Увы, многие прекрасные вещи, коими в былые времена Мария Андреевна могла бездумно восхищаться, ныне представали в совершенно ином свете, распадаясь на простые составляющие, имевшие отношение более к бухгалтерии и экономике, чем к искусству, поэзии и прочим романтическим материям. Большая охапка благоухающих роз, помимо цвета, совершенных форм и тонкого аромата, имела совершенно определенную рыночную стоимость, и стоимость эта казалась княжне несоизмеримой со скудными средствами небогатого студента. Следовательно, дело не обошлось без финансовой помощи со стороны градоначальника, а уж он-то, как никто, умел считать деньги.

«Ну-ка стоп, — подумала княжна, по-прежнему стоя на пороге гостиной и разглядывая прекрасный букет, который неожиданно перестал казаться таким уж прекрасным. — К чему это вы клоните, сударыня? Что это у вас такое получается? Выходит, букет этот послан не столько молодым Берестовым, сколько его дядюшкой, который, как известно, даже высочайшие указы неизменно ухитряется обратить себе во благо. Значит, тратясь на привозные цветы, господин градоначальник рассчитывал в скором времени окупить свои затраты сторицей. Уж не свататься ли он задумал? Вот смеху-то будет!»

Впрочем, смешно ей не было, скорее уж наоборот. Сидевший в оружейной и с открытым ртом обозревавший жутковатую коллекцию Алексей Берестов даже не подозревал, какая гроза надвигается на него по ярко освещенному коридору второго этажа. Сей ни в чем не повинный и вовсе не помышлявший о женитьбе молодой человек в эти минуты подвергался нешуточному риску: сильно раздраженная неопределенностью судьбы Вацлава Огинского и непонятными кунштюками самозваного художника Хесса, княжна Вязмитинова была близка к тому, чтобы сорвать свое дурное настроение на первом подвернувшемся под руку человеке, то есть на Алексее Берестове.

Словом, к дверям оружейной Мария Андреевна подошла в самом мрачном и, хуже того, язвительном расположении духа. Она была готова обрушиться на «жениха», как взорванная пороховая башня на голову беспечного фейерверкера, не оставив от него мокрого места. Однако в последнее мгновение хорошее воспитание дало о себе знать, и в комнату княжна вступила с приветливой, хотя и несколько официальной, улыбкой на устах и с протянутой для поцелуя рукой.

Рука ее, как ни странно, повисла в воздухе, никем не замечаемая. За последние два года Мария Андреевна, являвшаяся одной из самых завидных невест во всей империи, успела привыкнуть к тому, что служит центром внимания для любого общества, и подобная реакция несколько ее покоробила. Берестов стоял к ней боком, заложив руки за спину и сцепив пальцы в замок. Забытая сигара дымилась в пепельнице на столе; повернувшись к ней спиной, задрав голову и слегка приоткрыв рот, Алексей Евграфович с восхищением разглядывал висевший на стене старинный арбалет с источенной жучками, черной от времени ложей и тетивой, скрученной из воловьих жил. В отличие от самого арбалета, тетива была новехонькая: как уже упоминалось, княжна взяла себе за правило содержать все экспонаты своей коллекции в исправном, рабочем состоянии — хоть сию минуту в дело. Следуя этому правилу, тетиву арбалета, возраст коей уже перевалил за триста лет, естественно, пришлось заменить, как и древки коротких арбалетных стрел. Старательно начищенные прислугой наконечники стрел ярко горели в лучах послеполуденного солнца, но еще ярче светились стекла пенсне на носу у Алексея Евграфовича.