Колдовская душа - Мари-Бернадетт Дюпюи

Чего еще ему было желать?

Прежде чем подняться на второй этаж, каждый пожелал зайти ненадолго к чудом исцелившейся роженице.

– Лорик, ненаглядный мой сынок! Божье благословение, что ты с нами, как раньше! – прошептала Альберта. – Сидони, доченька, куколка моя! Не плачь, я тебя прощаю. Тебе нужно было уехать и жить в городе. Жасент, старшая моя дочь, ложись скорее спать, ты наверняка устала.

Родные поблагодарили Альберту за то, что она все еще с ними, что даже в слабости своей старается ободрить их добрым словом. Мало-помалу шум в доме стих, огонь погас. Жуткая ночь накрыла семейную ферму Клутье – ночь, которую никогда не забыть ни ее обитателям, ни кому-либо другому в Сен-Приме.

Ферма семьи Клутье в ночь с воскресенья 24 февраля на понедельник, 25 февраля 1929 года

Матильда баюкала новорожденного. Малыш посасывал большой пальчик, иногда приоткрывая глазки. В просторной кухне царила полутьма, от печки распространялось приятное тепло.

– Мальчик мой, ты пришел в хорошую семью, – прошептала растроганная знахарка. – У тебя будет ласковая, заботливая мама и родственники не хуже, чем бывают на белом свете… Спи, Калеб, спи, уже поздно. Слышишь, как настольные часы отбивают полночь?

Она полюбовалась четко очерченным профилем ребенка, его выпуклым лбом, чуть крупноватым носиком. Это был далеко не первый младенец, порученный ее заботам, однако особые обстоятельства, сопутствовавшие его появлению на свет, взволновали Матильду. Имело значение и то, что он приходился кровным родственником Жасент. Хотя в этом году молодая женщина вела себя с ней менее дружелюбно, чем год назад – словно все время опасалась подвоха с ее стороны, – Матильда любила Жасент так нежно, словно это была ее собственная дочь.

«Была бы моя жизнь иной, будь у меня дети? – спрашивала себя знахарка, впадая в глубокую задумчивость. – Дети Леона – белокурые, со светлыми глазами, добродушные и симпатичные… Я выкормила бы их своей грудью, и они по сей день были бы здесь, со мной…»

Калеб уснул. Терзаясь горькими сожалениями, Матильда поддалась одной из самых дурных своих привычек – искать забытья в спиртном. О том, чтобы угоститься из винных запасов семейства Клутье, не могло быть и речи, – она пошарила в кармане своего пальто и извлекла оттуда флягу с виски.

Многократно к ней приложившись, Матильда устроилась на раскладной кровати и стала рассуждать о капризах судьбы. «Всемогущий Господь! Что было бы, расскажи я все, что знаю о жителях этой деревни, да и обо всех других тоже… Сколько черноты зачастую носят люди в своем сердце! Пороки, противоестественные страсти, зависть, ревность, ненависть… Но и добро в них есть, так что отчаиваться рано!»

Даже такие, как Шамплен Клутье, оказывается, способны меняться к лучшему… Грубый, бескомпромиссный, гневливый, он совершил наихудшее из преступлений – изнасиловал девушку и в итоге не был за это наказан. А подтолкнул его к этому злодеянию избыток любви – той самой, которую он сейчас доказывал своей жене, сидя у ее изголовья.

Углубившись в размышления, Матильда поддалась привычному расслаблению, которое дарил алкоголь. Особенно она радовалась тому, что теряет в такие моменты свой чудесный дар. Стоило ей захмелеть, и дверь в ее сознание, сквозь которую обычно проникали предчувствия, оказывалась закрытой. Смутные видения, так досаждавшие знахарке, более ее не тревожили.

Скоро она позабыла и о неутешительной слабости Альберты, и о накале страстей, спровоцировавшем конфликты между Сидони и Лориком; обиды старого Фердинанда, который так до конца и не простил своего зятя, и то, что знала о семье Клутье, – тягостный, тошнотворный секрет. Матильда похоронила его в своем сердце, однако он понемногу отравлял своим ядом каждую частичку ее тела…

* * *

У Лорика и Доры тоже была с собой маленькая бутылка джина, припасенная специально для такого события. Что может быть приятнее, чем оказаться на широкой постели, под толстым слоем одеял? Пофыркивала печь, которую только-только растопили, и сквозь окошко видны были языки пламени, отбрасывающие на стену танцующие тени.

– Подумать только, Дора, мы – в моей старой спальне, в Сен-Приме! Ты своими глазами видела – в доме порядок, постельное белье пахнет мылом, и дымоход прочистили, отец рассказал мне об этом. Выходит, вся семья хотела, чтобы я вернулся.

– Я как в раю, мой котеночек!

– Не называй меня так, сколько можно говорить!

– Почему же? У меня был дружок, француз, так вот он шептал мне это слово на ушко – ну, когда мы занимались сам знаешь чем. И мне очень даже нравилось.

– Перед моими – ни слова о твоем прошлом, поняла? Завтра наденешь платье, которое дала Жасент, и прическу сделай поприличнее, чем эта.

– Все, что пожелаешь, милый! На такое счастье я и надеяться не смела!.. Я ведь выросла в Сен-Тите, так что умею и домашнюю скотину кормить, и белье стирать, и косить, и молотить зерно.

Это сообщение обрадовало Лорика. Он привлек Дору к себе, приподнял подол ее ночной сорочки, сшитой из атласа и отделанной кружевом. Правой рукой он сжал ее грудь, тяжелую и теплую, потом помассировал ее, погладил, подразнивая.

– Не тут и не сейчас, – жалобно попросила Дора. – Слишком много людей в доме!

– Я так рад! Надо это отметить! Мать, которую я очень люблю, благодаря мне пришла в сознание. Отец не выставил тебя за дверь и не сделает этого впредь. Я буду помогать ему, сколько хватит сил; мы купим молодого барана и сена на зиму, если не накосим его достаточно. И видела бы ты, какие красивые вещицы получаются у матери, когда она садится за свой ткацкий станок! Еды у нас всегда хватает – сажаем и картофель, и тыкву, и фасоль…

– Это хорошо. Вот только твоей сестрице я не понравилась. Не той, которая писаная красавица, не Жасент – это добрая душа, сразу видно, – а той, другой, Сидони. Она бы в лицо мне плюнула, если б можно было!

– Не обращай на Сидо внимания, она временами бывает злюкой. Приличия и холодный рассудок у нее на первом месте, и думает она только о своих лоскутках, эскизах новых нарядов и шляпках! Живет Сидони теперь в Сент-Эдвидже, так что часто видеться мы с ней не будем, можешь не беспокоиться.

Тяжело дыша, Лорик отпустил грудь Доры и стал гладить ее мягкий живот, а потом скользнул рукой ниже, к треугольнику густых курчавых волос.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал Лорик, покусывая ей ушко.

Он быстро улегся сверху и одним резким движением вошел в нее. Жгучее вожделение не мешало ему думать о Сидони, находящейся в это время в соседней комнате, в кровати со своим муженьком-полицейским. Алкогольные пары туманили рассудок – Лорику хотелось, чтобы любовница кричала от удовольствия, однако остатки здравомыслия возобладали над капризом, когда он вспомнил, что на первом этаже отдыхают его исстрадавшаяся мать, малышка Анатали и новорожденный. Лорику позволили посмотреть на спящую племянницу, и в мягком свете свечи она показалась ему очаровательной.