Змеесос - Егор Радов

— Ты что, слепой, лучший дружище!.. В очередь!

— Простите. — робко сказал Миша, повернувшись к стоящему первым лысому существу.

— Вы тоже все этого хотите?!

Лысый скорчил противное лицо, как будто хотел блевать, потом гнусаво ответил:

— Мы ничего не хотим… Мы работаем, дружище.

— Вы охраняете? — спросил Миша.

— Мы стоим в очередь, — ответил лысый, снова отвернувшись после этого к стене, а стоящий за ним длинный красивый человек вдруг добавил:

— Очередь — это лучшее.

— Вы работаете очередью? — радостно воскликнул Миша Оно, готовясь уйти.

— Мы работаем очередью, — подтвердил красавец, моргнув. — Каждый субъект, приходящий к нам, должен быть счастлив о самого начала, а очередь есть высшее, лучшее и главное, что только может быть создано в поисках занятия и досуга! Вставай сюда, дружище, и ты придешь в конце концов; и сладостен будет твой конец, и ты воспримешь каждый миг, как прекрасный и единственный! Мы все здесь стоим для тебя; мы все здесь молчим для тебя; мы можем тебя бить, ловить или любить — это неважно, главное — твоя прелесть и восторг, главное — мир и чувство. Вставай сюда, дружище, и, может быть, ты придешь.

— Непременно, непременно. — ответил Оно, проходя назад вдоль всех людей, которые смотрели на него точно так же. Наконец. он дошел до последнего и встал за ним, словно собирался присоединиться к некой своеобразной неподвижной еньке-еньке, существующей только для него одного и его удовольствий; и этот последний не обернулся и не сделал абсолютно ничего, только сказал звук «э» и совместил пятки вместе, чтобы носки были врозь.

Миша стоял здесь, представляя себя в великой очереди за лучшими благами мира, или просто за насущной едой, которой почти нет, благодаря войне, или засухе, или проискам правительства. Каждый стоящий впереди был счастливее, чем он, ему могло чего-то не хватить; и блаженный холодок страха сверкнул внутри его тела, как синеватый электроразряд в момент соединения контактов провода и троллейбусного рога. Очередь почти не двигалась, словно не имела другой цели, кроме своего существования; люди были восхитительно-недовольны, излучая мрачное нетерпеливое биополе, требующее прекращения этого странного сочетания их в единую цепочку, объединенную, как сегменты гусеницы, общностью задач по получению одной и той же пищи или чего-то другого; Миша Оно, занявший последнюю ступень в этой горизонтальной иерархии, наслаждался своей причастностью к тому нереальному волшебному концу, который ждал их всех и являлся истинным началом на самом деле; и ему уже мерещились благословенные хлебные корки, состоящие из эрзаца, и лакомые очистки, стоившие полцарства или нескольких великих книг; и руки его напряженно сжимались в предвкушающие кулаки, а лицо призывно улыбалось, словно желало предстать перед конкурсом красоты. Ожидание, отчаянье и восторг охватили состояние всей очереди, как три сосны, ограничивающие свободу заблудившегося существа; бумаги, справки и прочие нужные феномены маячили вдали, словно призрачные знамена, ведущие вперед; ряд разрешений, которым, собственно, и оправдывался этот процесс деятельности людей, был непонятен, но необходим; и вообще, это было превосходно: стоять здесь, видеть затылок равного тебе индивида, только лишь на какую-то единицу времени более высшего, чем ты; думать о сюрпризах, ждущих в конце и могущих быть любыми; желать алкогольный напиток, апельсин, или в туалет, но не иметь возможности и желания покинуть здешнее положение, хотя иметь свободу это сделать; мечтать о любви, и иметь, наконец, блаженное оправдание и цель всему своему бытию которые совсем рядом и доступны; и думать, наконец, о чем угодно, радуясь полученной возможности концентрации собственных духовных сил, поскольку телесные функции сведены к долгожданному примитиву и ими можно чистосердечно пренебречь. И когда Миша вдруг ощутил легкое прикосновение сзади к своей спине и, подвинувшись на какую-то долю общего расстояния вперед, как одна единица конвейера, обернулся и увидел противную лысую рожу, с которой он уже беседовал у вожделенного окошка, он испытал истинное счастье, поскольку движение существовало и началось, и он был его частью и участником; и в предстоящем ему путешествии он сделал свой первый шаг.

Так все продолжалось и происходило, и не было большего удовольствия, как это перемещение — туда, вперед, к любимой цели; сквозь мысли о вечности, продуктах и будущем, и сквозь прямоугольное пространство внутри стены. Прошло два часа тринадцать минут, и Миша Оно очутился напротив маленького окошка, с глубоким наслаждением узрев долгожданное событие, заключающееся в том, что широкая спина в пиджаке ушла с его глаз долой.

— Я снова здесь, — сказал Миша, оказавшись напротив злого пожилого лица в очках. — Я хочу перейти в тоталитарную зону!

Но не было никакого ответа; человек, сидящий за окошком, продолжал читать свою толстую книгу без переплета и не обращал внимания ни на что.

— Вы не слышите меня? — робко спросил Миша, опершись локтем о стену.

Но ответа не было.

— Разве это не здесь?! — воскликнул Миша, отставив назад левую ногу.

Человек поднял глаза; они были полны ненависти и торжества.

— Ты думаешь, я — глухой, или идиот, лучший дружище?! А?

— О чем вы? — испуганно спросил Миша.

— Я же видел уже твою рожу, ты мне уже сообщил о своем желании, и сейчас опять его повторяешь, как будто я — глухой, или идиот!..

Человек стукнул по толстой книге кулаком и продолжил свою речь:

— Конечно, ты прав, ты проявил настоящее желание и мужество, избрав несвободу, но надо же все-таки отдавать себе отчет! Документы.

— У меня нет документов, — спокойно сказал Оно.

— Как ты стоишь, дружище!.. Что это за развязная поза перед представителем власти!.. Что за тон!.. Эй, ефрейтор! Научите эту гниду, как нужно спрашивать!

Неожиданно сильная рука взяла Мишу за плечо. Он обернулся, увидев жестокую солдатскую морду, нависшую над ним, как нож гильотины, с маленькими зелеными глазами в прозрачных очках. Этот солдат развернул Мишу, размахнулся и сильно ударил его кулаком в грудь. Миша охнул и начал куда-то оседать.

— Встать, — негромко скомандовал солдат. Миша выпрямился и успел заметить довольный взгляд работников очереди, с которыми он стоял сюда.

— Смирно, — сказал солдат.

Миша немедленно выполнил эти слова и даже щелкнул каблуками.

— Кругом, — приказал солдат, и Миша сделал это, снова увидев злое пожилое лицо перед собой.

— Вот видишь, как у нас отлично, — сказал этот человек, улыбаясь. — Ты ведь не уйдешь от нас, правда?

— Конечно, правда!.. — воскликнул Миша, как ребенок. — А почему у вас солдаты, у вас что — война?

Человек в окошке помрачнел и стукнул указательным пальцем об свой стол.

— Нет, — проговорил он, продолжая стучать. — Войны у нас нет. У нас войска. У нас порядок. У нас воистину неприятно. Разве это не чудо, дружище?!