Змеесос - Егор Радов

Миша выпил глоток и сказал:

— Я не помню. Там очень солнечно. Там везде солнце. Я не знаю системы. Мне надоело, я теперь здесь.

— Поразительно!.. — воскликнул Чай.

— Я думаю, гостю нужно немного рассказать о нашей оппозиционной компании… — вмешался в беседу назвавшийся Якубом. — А то ему будет непонятно…

— Конечно! — радостно поддержал это предложение Семен Вельш. — Слушайте, личность.

Вельш встал, оправив пиджак, покашлял и обаятельно улыбнулся, подмигнув. Правую руку он отвел в сторону, на манер указки у школьного учителя; но никаких интересных экспонатов не было в этой комнате, кроме живых существ; и они сидели на своих местах, потупив взоры, и готовы были услышать какие-нибудь сведения и подробности из уст своего соратника и товарища, решившего все рассказать. Он наконец открыл рот и начал речь.

— Наша оппозиционная компания существует для борьбы с тиранией Артема Коваленко. Как вам известно, Артем Коваленко — Первый Консул парламента тоталитарной зоны, а фактически — единый диктатор и царь здесь. Мы ненавидим такое положение дел и хотим свергнуть его власть, чтобы установить справедливую демократическую республику, в которой свобода будет осуществлена не на словах, а на деле…

— Я протестую!!! — вдруг громко завопил Эрия, захлопав в ладоши. — Прекратить агитацию!..

— Ну, будет вам, — мягко проговорил Вельш, сделав успокоительное движение рукой. — Я все расскажу. Видите, уважаемый Миша, какую бурную реакцию вызывают мои невинные слова у члена нашей компании. Вас это, конечно же, должно удивлять. А все дело в том, что наша компания делится на две микрофракции. Я и Леопольд — в одной из них, а Аркадий и Артем — в другой. Что же касается Ольги Викторовны, то ей все равно; она представляет из себя наиболее радикальную часть компании; единственное, чего она хочет — это немедленно убить Артема Коваленко, а что будет дальше — плевать. Для этого она тайком мастерит арбалет…

— Вот чертеж! — крикнула Ольга Викторовна, показывая на свою грудь. — Он здесь! Я не отдам! Я построю арбалет и кончу этого гада! А вы тут спорьте и говорите…

— Тихо, тихо, — вежливо сказал Вельш, продолжая. — Итак, если рассмотреть наши две микрофракции, то объединяет их только одно — стремление свергнуть власть Коваленко. Во всем другом мы — непримиримые враги. Я и Леопольд хотим после удачи нашего бунта провести всеобщие выборы и начать меры, которые приведут к созданию свободной парламентской республики…

— Долой!!! — заорал Эрия, топоча ногами.

— Постойте. А Аркадий и Артем считают, что диктатура Коваленко недостаточно деспотична и зла, и поэтому они хотят после победы установить гораздо более ужасную тиранию, в результате которой большая часть жителей сгноится в тюрьмах и будет казнена.

— Ура, — сказал Эрия.

— Подождите. Надо сказать вам честно, Мишенька, что в их воззрениях есть своя правда; ведь Артем Коваленко — по-настоящему гениальный и великий правитель.

— Долой! — крикнул Эрия.

— Спокойно. Несмотря на то что у нас тоталитарная зона, а значит — ужасный, несвободный образ жизни, все совершается в полном согласии с законами.

— Вот это и плохо, — радостно заявил Эрия.

— Тихо. Это как раз хорошо. Другое дело, что законы чудовищны, и мы ставим своей целью введение новых, мягких законов. Ведь это просто кошмар, когда за кражу расчески из внутреннего кармана ефрейтора полагается отрубание двух ног и полового члена…

— Это оригинально! — воскликнул Эрия, — Приятно!

— Тссс. Возможно, вы правы — я же говорил, что у вас есть своя правда — но вы хотите, чтобы такие наказания совершались еще и просто так, ни за что!.. Как же жить в таком мире? Как же радоваться, любить, верить, ждать? Если я, предположим, буду работать честным жителем, потом выйду с женой и детьми на бульвар, куплю пышную булочку, вспомню свою жизнь, обрадуюсь собственной правомерности и дисциплине, скажу дочке «у-тю-тю», зачмокав губами, а меня возьмут и тут же колесуют? Что это за реальность? Это не удовольствие, это просто какой-то бред!

— Это бесподобно! — проникновенно крикнул Эрия. — Это просто экстаз, восторг, шедевр!.. Разве вам не скучно жить на манер заведенного автомата, по уже известным и надоевшим нравственным, религиозным, общественным и психическим законам? Разве не ужасен и противен застойный и грубый детерминизм? Разве не лучше гибкая, открытая, полная неожиданностей и подлинных тайн, реальность? Когда вы залезаете во внутренний карман к ефрейтору, зная то, что вас ожидает после этого, разве это не скучно? Да, вы будете считать наказание несправедливым, чрезмерно жестоким, но какая разница? Вы были готовы к нему, вас не ожидает ничего нового; и в момент смерти никакие откровения не посетят ваш механистичный дух, кроме мерзкого осознания почти школьной картины мира, в котором все соответствует всему, и нет места для творчества, интересных случайностей и секретов! Жизнь при Коваленко — это не жизнь, а прозябание; вы ведь не глупец, и прекрасно понимаете, что вас не устраивает только более сильная степень того же самого устройства, основы которого одинаковы и здесь и там; мне же и моей микрофракции не нравится именно само это устройство — совершенно заорганизованное и примитивное. Разве это подлинный тоталитаризм? Настоящий тоталитаризм — это свобода, открытость; это неожиданность, поиск, многообразие. В нем может быть все, любые взлеты и падения. Да, вас могут колесовать во время прогулки с семьей /хотя, это прекрасное завершение подобной жизни!/, но вас могут и помиловать после ужасных гадостей и преступлений; и не только помиловать, но и поставить во главе науки, искусства и юриспруденции! Разве это не кайф? Проклятый Коваленко не дает распоясаться; чертов законник, он никогда еще не отошел от своих установок. Разве это правитель? Это дерьмо. Ничего, мы свергнем его и устроим тут кровавую баню. Это будет восхитительно! Что касается вас, то вы можете уже, сейчас уйти в свободную зону, где вы получите уже сейчас то, что. хотите здесь. Не нравится, уходите! А мы с Аркадием останемся. Я сказал.

Артем Эрия закончил эту тираду и щелкнул пальцами, ознаменовав конец. Вельш слушал внимательно, не вмешиваясь, и только улыбался в ответ на эти знакомые ему слова. Потом он поднял свои руки и воскликнул:

— Все, что говорил этот человек — бред! Все его доводы смешаны и преувеличены; они происходят от чрезмерной оценки собственного воображения и не имеют к подлинной реальности никакого отношения. Конечно, он может уличить меня в детерминизме, в косности, в слепом следовании законам и прочих вещах, но он забывает самое главное, Мишенька, — что как раз я и сражаюсь против этого!.. В отличие от него, я считаю нынешнее положение здесь истинным тоталитаризмом, ужасной диктатурой, которая не дает нормальному индивиду совершить все, что угодно. Это ужасно, если но время умиротворительной прогулки с женой и детьми, когда в душе образуется приятный настрой на верноподданничество и конформизм, все это уничтожается неожиданным колесованием. Утверждаю: существо не может получить удовольствие от колесования, совершенного таким образом; оно к нему просто-напросто не готово. Так не лучше ли мне, выбрав казнь и подготовясь к ней экзистенциально и физически, залезть в карман к ефрейтору и вытащить расческу? Да, я получу то, что ожидал. Но в этом и проявился мой свободный выбор; мое право выбирать и наслаждаться всеми видами действительности; право на казнь, когда я ее хочу, а не с бухты барахты. Ведь суть казни состоит все-таки в самом моменте умирания, в почти неуловимой черте, разделяющей жизнь и смерть. Это очень ответственный этап личности; как же можно подходить к нему, когда моча ударит в голову? Никакой истинной тайны не получится, одно недоумение. Перед казнью нужно осознать всю глубину происходящего и написать стихи. Поэтому даже нынешний режим намного шире и лучше того, что собирается ввести Артем. Но и этот режим несовершенен!.. Замечательна только свобода; только она даст возможность всего в том числе и мерзких несправедливостей, которые, конечно же, тоже нужны. При демократической республике, которую мы установим с Леопольдом, будет происходить абсолютно все; и если индивид захочет ужасной казни и кошмарной смерти, он тоже сможет получить это. Я вижу подобный сектор реальности как своего рода аттракцион, куда можно всегда пойти. А можно и не пойти — вот в чем главное наше завоевание! Свобода выбора, дорогие личности, это — самый большой кайф, а все остальное как раз и есть детерминизм! Я тоже сказал, Мишенька.