Змеесос - Егор Радов

ПАСПОРТ

члена тоталитарной зоны

Ф. И. Миша Оно

Дальше следовали какие-то сведения и правила, но это было не интересно. Миша закрыл книжечку, прекратив чтение, и воскликнул:

— О, как мне отблагодарить тебя, великий, прекрасный, гениальный четвертый комендант! Пусть жизнь твоя будет полна удовольствий разных и противоположных; пусть все твои воплощения будут интересны и обильны; пусть болезни твои будут истинны и оригинальны, и пусть тайны твои будут подлинны, как Бог! Я готов преклонить свою главу и колени, чувствуя свой настоящий долг быть верным тебе, словно друг, или жена, или соратник; я ощущаю свою вину за то, что я не могу отплатить тебе тем же, или большим, или лучшим; я готов отдать за тебя жизнь и все остальное, и мне стыдно, что я недостоин твоего великодушия, твоей щедрости и твоей широты.

— Ну, полно, полно, — говорил Лебедев, расцветая от удовольствия. — То, что я сделал, конечно, идет вразрез с инструкцией, но ты мне сразу понравился, паренек, и я решил тебе помочь. Остальное — мои дела. Будь достойным моего выбора, будь подлинным членом нашей зоны, будь чутким товарищем своим однополчанам и соседям; наслаждайся полной грудью талантливой мерзостью здешней действительности и всегда держи руку прямым углом. Слава Яковлеву, мальчишка, помни о себе самом!

— Ура! — крикнул Миша и встал на колени.

— Встать, — тихо сказал Лебедев, щелкнув Мишу по лбу. Миша поднялся и посмотрел в окно.

— Пошли, пошли, пошли, — вдруг засуетился Аркадий Викторович. — Быстрее, быстрее, быстрее…

Он толкнул Мишу вперед, раскрывая дверь; они вышли в коридор, ефрейтора не было, и они побежали вперед до угла, а потом повернули, оказавшись в конце концов у очереди и окошка; и все стоявшие тут посмотрели на них недовольно и грустно.

— Итак, будь здесь, — сказал Лебедев, оставляя Мишу. — А я ухожу. Прощайте!!! Я убегаю от вас в свободную зону!!! Я дал ему паспорт, я нарушил все инструкции!!!

Оставайтесь здесь в дерьме!!!

Гоп-ля-ля!!! Ца-ца-ца!! Уры-пуры.

Прокричав это остолбеневшему человеку в окошке и работникам очереди, Лебедев резко побежал в сторону своих намерений, ногой распахнул дверь и скрылся. Дверь захлопнулась, все были поражены и не говорили ничего. В конце концов, откуда-то из тайных проходов вышел человек, который сидел за окошком, с пожилым и злым лицом; он подошел к входу в стену, откуда появился Миша Оно и куда только что выбежал Лебедев, раскрыл дверь и долго стоял, наблюдая, как новообразованный беглец и предатель пляшет какой-то странный танец перед стеной, напевая:

— А ты меня теперь не поймаешь! А я за стеной! А пошел бы ты на х…! А я теперь в свободной зоне!

Человек закрыл дверь, повернулся и сказал:

— Вот вам. Ефрейтор!

Немедленно появился подобострастный солдат.

— Скажи мне, ефрейтор, — ласково проговорил человек, — Ты как допустил это? Перебежчика?

— Я в уборной был… — мрачно ответил солдат.

— Ах ты, гнида! Лучший дружище! Шестьдесят лет гауптвахты, понял?

— Есть шестьдесят лет гауптвахты, — чеканно заявил солдат и улыбнулся.

— Но прежде всего ты должен кого-нибудь убить. Нужно ведь кого-то наказать смертью, раз мы не в силах задушить эту гниду…

— Ура, так точно! — обрадованно крикнул солдат, доставая арбалет.

— Вот, например, этот дружище, — сказал человек, показывая на некоего субъекта в серо-желтом пиджаке.

— Меня зовут Артем Шатров! — взвизгнула жертва, выпрыгивая из очереди.

— Чудесно, — проговорил человек с пожилым и злым лицом. — Итак, Артем Шатров умер!

И тут же стрела пронзила учащенно бьющееся сердце Шатрова; его гортань издала высокий и резкий нечленораздельный звук, а потом туловище стало мгновенно слабеть и, словно потеряв каркас, упало на пол помещения. Тра-ля-ля.

Одновременно родился Афанасий Чай.

— Пошел отсюда, лучший дружище! — злобно сказал ефрейтор, выталкивая Мишу Оно из внутренних покоев разделяющей две зоны стены. — Иди в пункт регистрации, и тебе должны определить полагающийся угол для проведения ночей. Благодари этого врага индивидуальностей, что он дал тебе паспорт, хотя из-за этого самой прелести ты так и не испытал. Ладно, уматывай, пока я тебя не избил.

— Какое чудо! — воскликнул Миша, удаляясь. Он был сейчас среди серого города, пронзаемого дождем, и здания были покрыты трещинами и какими-то надписями, и на них висели большие портреты. «Да здравствует Артем Коваленко!» — гласил лозунг около забора, и тут же было изображено некое лицо. Рядом было начертано лиловым шрифтом: «Учение Федорова гениально, потому что оно победило!» А на белом доме, стоящем вдали, были выгравированы такие слова: «Истина здесь. Антонина Коваленко». «Очень хорошо», — подумал Миша, осмотревшись здесь.

Город был повсюду, и он был серый и одинаковый; блаженный запах помоек, вызывающий в душе почему-то картины далекого детства, заставлял чувствовать подлинную оригинальность этого Места; дождь почти превращался в ливень, изливаясь на обломки кирпичей с шипением жарящейся на сале яичницы, и уныние царило повсюду, словно радость или магия великих времен. Однотипные вывески предлагали постричься и купить хлеб; нигде не было веселья и шума — только безлюдие и редкие ефрейторы; заброшенность и страх заполняли это пространство, как будто воздух. проникающий во все свободные от материальных объектов поры и щели; и женщины были угрюмы, как философы, и очень хотелось. чтобы они испытали оргазм. Некая толстая женщина висела на фонарном столбе, высунув язык, и иногда от ветра она закручивалась вокруг своей оси, словно играющая на качелях девочка. Ее юбка трепетала, как флаг, лицо было ужасно. Подошел ефрейтор, озабоченный этим видом, достал специальные длинные ножницы на палке и резким движением перерезал веревку, в результате чего женщина упала на асфальт со стуком.

Ефрейтор мрачно подошел к телу, Миша Оно стоял рядом.

— Да сгинь ты навсегда! — воскликнул ефрейтор. —

Аздрюнь, гардец, люлюшка!

Пиранца-пупиранца!

Жэ-э-э-сса лиловая!

Мудда

Корабала

Пюк.

Опанас Петрович тебя зовет.

Иди к Опанасу!

Иди к Опанасу!

Иди к Опанасу!

Уа! Уа! Уа! Уа!

После этого ефрейтор достал острый нож и разрезал блузку толстой женщины. Ловким движением отшвырнув лифчик, он обнажил пухлую грудь. Потом, взяв сосок двумя пальцами, он быстро отрезал его. Достав некую спиртовую горелку и произведя пламя, он поджарил этот маленький комок мертвой женской плоти.

— Ошарашенный Иаковлев через сорок лет после Победы находит своего Отца, — сказал он громко и съел сосок.