Первый человек - Ксавье-Мари Бонно

— Это ужасно! — воскликнул Бессур.

Аппаратура была покрыта толстым слоем пыли.

На ней были видны следы пальцев. Они были оставлены недавно, и их было много.

— Он приходил сюда! — пробормотал сквозь зубы де Пальма. — Я уверен, что это его следы.

Под тонкими иглами графопостроителя лежал заметно пожелтевший от времени листок миллиметровой бумаги. На нем была начерчена энцефалограмма, промежутки между пиками на ней были одинаковые. Красной ручкой на листке было написано имя: Бернар Монен.

— Его надо разыскать, и как можно скорее.

В глубине комнаты стоял серый металлический шкаф, его дверь была открыта. На верхней полке стояли в ряд пузырьки и коробки с медикаментами. Этикетки на них выцвели от времени, но названия можно было прочесть. Растворы хлорала, ларгактила, галоперидола, лепонекса. От шкафа пахло аптекой и пылью. На нижней полке — электроприборы с клубками проводов. Эти клубки завершались на концах букетами резиновых или силиконовых присосок, которые лопнули от времени и стали похожи на цветы с испачканными грязью лепестками.

— Они же совсем древние, эти аппараты! — воскликнул Бессур. — Похожи на радио пятидесятых годов.

— Должно быть, в то время он уже не играл роль ученика чародея, — проворчал де Пальма. — Но в любом случае он должен был держать здесь и то, что осталось от прежнего периода. Эти вещи стоят целое состояние.

На средней полке стоял ряд белых фарфоровых банок. На каждую наклеен кусок лейкопластыря с написанным на нем названием. Айяуаска[50], ибога[51], пейотль[52], каннабис[53], псилоцибе полуланцетовидная[54], псилоцибе кубинский[55].

Бессур поднял крышки, заглянул внутрь и разочарованно сказал:

— Сушеные листья и грибы.

— Все это галлюциногены, — объяснил де Пальма. — Одни известны широко, другие меньше. Самые естественные и самые древние галлюциногены в мире.

— Ты думаешь, доктор накачивался этим между сеансами электрошока? — пошутил Бессур.

Де Пальма не оценил его юмор.

— Кайоль, должно быть, давал их больным перед электрошоком или после него, — объяснил он. — А может быть, сочетал то и другое.

— Это просто чудовищно!

— Тогда психиатры исследовали новые пути. Это были семидесятые годы, время ЛСД и кислот. Кайоль всего лишь человек своего времени. Он ставил опыты и доводил свой эксперимент до логического конца. Несомненно, он считал, что это полезно для его пациентов.

Бессур поднял глаза. Тусклый свет неоновых ламп позволил увидеть тревогу на его лице: Карим двигался наугад по совершенно неизвестной ему территории. Вдруг он произнес:

— На нижней полке не хватает коробок!

Клевой стене был пристроен деревянный шкаф. Бессур дернул за ручку двери, но она была заперта на ключ и не поддалась.

— Что будем делать, Барон?

— Открывать! — ответил де Пальма и перочинным ножом взломал замок.

Внутри на полке-доске стояли в ряд по алфавиту ящики с картотеками. Три ящика были поставлены на самое видное место — в верхнем левом углу. Де Пальма достал первый из них и перелистал содержимое.

— Это одна из медицинских карт Отрана. Несомненно, самая полная с начала лечения. Кайоль отметил даже самые первые дозы ларгактила, — заметил он.

Майор провел пальцами по листам, как по клавишам аккордеона, и наконец остановился на пачке бумаг, касавшихся лечения Отрана в Виль-Эвраре. Несколько отчетов о состоянии больного были сложены в одну прозрачную папку.

Бессур вынул третий ящик и перенес его на стол, стоявший недалеко от кровати.

— Здесь есть фотографии!

Он наклонился, чтобы рассмотреть снимок поближе, потом оттолкнул его и признался:

— У меня от такого поджилки трясутся.

Фотография была черно-белая, сделанная в этой лаборатории. Отран лежал на кровати, и к его обритой голове были прикреплены электроды.

История болезни, составленная Кайолем, охватывала первые годы психиатрического лечения Отрана — с одиннадцати лет до совершеннолетия. Это была жуткая хроника безумия.

В первый раз Тома Отран был отправлен в больницу принудительно после очень жестокой драки в школе, где учились дети из квартала Мазарг. Мальчика положили в отделение доктора Кайоля, дали ему огромные дозы успокоительного и обездвижили на целую ночь.

— Что у них значит «обездвижить»? — поинтересовался Бессур.

— Держать в смирительной рубашке или привязать ремнями к кровати.

Бессур сморщился от отвращения.

— Он был опасен, Карим! Крайне опасен для себя и для других.

— Да, но все-таки это был ребенок! Всего одиннадцать лет!

— Это были шестидесятые годы. В то время психиатрические лечебницы были похожи на тюрьмы. Если человек не шел по указанной дорожке, персонал силой заставлял его это делать.

— С тех пор стало иначе?

— В психушках да, в каталажках нет.

Бессур поставил на стол второй ящик из трех.

После смерти отца Отран опять оказался в психиатрической лечебнице. И вернулся оттуда только в 1972 году, на первый взгляд здоровым. Доктор Кайоль поставил ему диагноз «юношеская шизофрения».

1972 год — это время, когда началось разделение психиатрических больниц на сектора. Общество было настроено против психиатров. Больных стали выпускать, и лечебницы опустели. Свободу психически больным! А общество обязано относиться к ним достойно. Но общество не отнеслось к ним достойно: начались разговоры о том, что на свободу выпускают убийц. Хотя такие случаи, как Отран, встречаются очень редко — один человек за десять лет, не больше. Всего один случай за все годы службы Барона в уголовном розыске.

Бессур смотрел на де Пальму, который полностью погрузился в чтение медицинской карты. Он знал майора уже несколько лет, но еще ни разу не видел его таким.

— Можно задать тебе вопрос?

— Я тебя слушаю, сынок.

— Как получилось, что ты так хорошо знаешь психиатрию?