Ванго. Часть 1. Между небом и землей - Тимоте де Фомбель

Ему были нужны люди, и он принял меня.

Все считали, что война скоро кончится, и я надеялся попасть в Рим уже на следующее лето, чтобы немного отдохнуть, побродить по холмам, прогуляться среди апельсиновых деревьев на вилле Полины Бонапарт, где у меня были друзья. А потом вернуться в свой монастырь Ла Бланш с видом на океан, с зелеными дубовыми рощами, с картофельными полями. И с молитвами.

Но прошло два года, и война прочно угнездилась в траншеях Вердена, в Лотарингии. Я благословлял гораздо больше трупов, чем живых бойцов. Мы жили в земле, в жидкой грязи, куда градом падали снаряды, где людей косили безжалостные эпидемии, где бородатые солдаты, похожие на столетних стариков, плакали, как дети.

Я был капелланом крыс.

Служа мессу в своей траншее, я никогда не знал, успеет ли кто-нибудь из верующих перекреститься в последний раз, перед тем как вражеская граната оторвет ему руку. Вот что такое война, Ванго.

15 августа, после очередной бомбардировки, траншея, где я находился, была засыпана землей. Засыпана полностью, слышишь, Ванго? Весь мой батальон погиб. Спасся лишь я один. И ушел оттуда вместе с молодым врачом, которого очень любил. Его звали Эскироль. Он вынес на себе чернокожего солдата-пехотинца Жозефа, которому разворотило живот осколком снаряда. Вот что такое война, Ванго.

Близ деревни Фальба есть рощица с лужайкой посередине, где растет огромный дуб, ему не меньше пятисот лет.

Там мы и остановились на привал.

В ветвях этого дуба, словно детская игрушка, застрял аэроплан, германский аэроплан. Его полотняные крылья даже не были разорваны. Я вскарабкался на соседнее дерево, чтобы посмотреть, жив ли пилот. Но пилота в кабине не оказалось, хотя мотор еще не остыл.

Врач положил на траву стрелка Жозефа, которого нес на спине. Погода стояла прекрасная. Взрывы, как нам казалось, гремели где-то далеко позади. Эскироль достал свои инструменты, чтобы зашить рану.

Полчаса спустя Жозеф лежал без сознания у наших ног. Он был спасен. Мы перенесли раненого в тень, а сами легли поспать шагах в двадцати от него.

Но вскоре нас разбудил незнакомый человек. Это был немецкий офицер в летной форме, пилот того самого аэроплана, что застрял в ветвях старого дуба. Он поочередно целился из пистолета то в меня, то в Эскироля. Жозефа он не заметил.

Немец был ранен: на его ноге зияла открытая рана от бедра до колена.

— Ты врач, — сказал он по-французски Эскиролю. — Окажи мне помощь.

— Брось оружие.

— Нет.

Эскироль почистил свои инструменты. И прооперировал ногу немца под дулом пистолета, нацеленного ему в лоб. Вот что такое война, Ванго.

Но благодаря Эскиролю немец тотчас же смог встать на ноги.

А вечером именно солдат Жозеф подполз к немцу сзади и голыми руками разоружил его. У этого парня — Жозефа Пюппе — кулаки были тверже головки снаряда, и уж он сумел использовать их после войны. Он боксировал с самыми великими чемпионами.

Вот так мы и встретились — немец, африканец с Берега Слоновой Кости, итальянец в походной рясе и французский медик; мы лежали под дубом одуревшие, измученные, наполовину искалеченные, не понимая, что нас сюда привело и что нам делать дальше.

В сумерках один из нас осмелился заговорить. Это был немецкий офицер. Его звали Манн. Вернер Манн. Он безупречно говорил по-французски.

— Я никак не могу вспомнить название одной улицы в Париже, сразу за Сен-Дени, знаете этот квартал?

Никто не ответил.

— Улица с маленьким кафе, оно называлось «У Жожо».

Казалось, этот вопрос задал житель с другой планеты. С планеты, где есть барные стойки, обитые блестящей медью, где пахнет молотым кофе, где какой-нибудь Жожо беседует с завсегдатаями о погоде, протирая чашки.

— «У Жожо» на улице Паради[33], — бросил Эскироль.

— Да, именно так! Улица Паради.

Мы больше не слышали грохота сражения. Манн и Эскироль долго молчали. Но поскольку никому из нас не спалось, Вернер Манн продолжил:

— На этой улице одна девушка продавала цветы. Когда я приехал в Париж учиться, я снимал комнату поблизости, и мне очень нравилась эта девушка. Никто из вас ее случайно не знает?

Так устроены все люди. Если ты родился в Нью-Йорке и путешествуешь по свету, тебя обязательно спросят, не знаком ли ты с неким Майком, блондином, который тоже живет в Нью-Йорке. И как он там, и как его дела.

Эскиролю явно хотелось ответить. Но, похоже, он раздумывал: дозволяет ли закон военного времени беседовать с немцем о девушке, которая торговала цветами рядом с кафе «У Жожо».

В те времена людей расстреливали и за меньшие проступки. Это называли «братанием с врагом». И считали преступлением.

Поэтому Эскироль прикусил язык, однако через полчаса не выдержал и прошептал:

— Эту девушку звали Виолеттой.

И вот, благодаря этим словам, благодаря Виолетте, все и началось.

Через мгновение нам, всем четверым, стала очевидна вся бессмысленность войны. Если уж здесь, на поле битвы, изрытом, как кладбище, могилами, заклятые враги смогли встретиться и разделить воспоминание — такое хрупкое, такое мимолетное, как девичье лицо, — значит, не все еще было потеряно.

И война больше не казалась роковым бедствием.

Мы проговорили всю ночь.

А утром возник проект под названием «Виолетта».

Мы разошлись на разные стороны фронта — Манн на немецкую, мы на французскую. И закончили войну солдатами, больше не встречаясь. А когда 11 ноября 1918 года было заключено перемирие, я вернулся в свой монастырь Ла Бланш на острове Нуармутье.

Я был так измучен, Ванго, так подавлен годами, проведенными на фронте, что ночами шум волн позади аббатства терзал мой слух, как разрывы снарядов. Но постепенно я приходил в себя. Юные монахини пекли для меня ореховые пироги на соленом масле.

В канун Рождества 1918 года я, еще не совсем оправившись, попросил три дня отпуска, чтобы съездить в Париж. Мать Елизавета отпустила меня.

И вот вечером 25 декабря я шагал по заснеженной улице Паради. В кафе «У Жожо» я пришел немного раньше условленного времени.

Два года назад на той верденской лужайке мы назначили друг другу встречу в этом месте. Она должна была состояться в первое Рождество после конца войны — года мы тогда еще не знали — в кафе, с которого все и началось.

«У Жожо», на улице Паради.

Следующим появился Жозеф Пюппе, разодетый как принц, в шелковом жилете под пиджаком.

Я свистнул, подзывая его. Он уставился на мое средневековое одеяние и громко захохотал. А потом объявил, что если я не знаю, где люди одеваются, то лично он покупает тряпки у Мишеля, на рынке в Тампле[34].