Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Марсель Ламбер, рю де Жавель, двенадцать. Он работал механиком на заводах Ситроена. Его угнали в Германию, где он встретился с моей мамой…  – семейный альбом, вернее, несколько фото, у Лопатиных все же нашлись:

– Мама и папа…  – Виктор погладил выцветший снимок, – со мной, после освобождения, в пятидесятом году…  – матери Виктора, как он выразился, повезло:

– Я родился в Бутырках, в тюремной больнице, – вздохнул парень, – мама получила пять лет колонии, но ее не отправили в Сибирь, мы жили в Мордовии…  – он помолчал:

– Мама работала в лучшей кондитерской Мюнхена. Ее послали на кухню в особняк начальника зоны, я рос в доме ребенка при лагере…  – обычно после трех лет детей забирали из женских колоний в интернаты:

– Я был бойкий пацан, – добавил Виктор, – меня все баловали. Мама на коленях упросила оставить меня, не увозить…  – Алексея Ивановича Лопатина, тоже освободившегося из заключения, мать Виктора встретила на вокзале в Потьме:

– В Москву мы приехали вместе…  – Витя высморкался, – папа сунул кое-кому в загсе на лапу, оформил мое усыновление… – на фотографии пятилетний Виктор держался за руки родителей. Алексей Иванович сдвинул кепку на затылок. Покойная Нина насадила на завитые локоны соломенную шляпку:

– Парк Горького, – прочел Павел золоченую надпись, – август 1950 года…  – он аккуратно сложил фото в стопку:

– Все понятно. Алексей Иванович был крещеный человек…  – Виктора сказал, что Лопатины всегда отмечали Пасху, – и похоронить его надо по-христиански…  – комитетчик не сказал, как именно погиб Лопатин, но Павел подозревал, что дело не обошлось без стрельбы. Услышав его вопрос о так называемой рыбалке, Виктор помотал головой:

– Я не могу тебе ничего говорить. У папы гостили люди, знакомые его подельника. Им надо было выбраться из СССР. Ребята на поплавке разыграли драку, чтобы отвлечь внимание комитетчиков. Но дело кто-то продал…  – Виктор опять расплакался. Павел подсунул ему валерьянку:

– Выпей. Помнишь, как в «Трех мушкетерах»? Один за всех и все за одного. Я побуду с тобой, пока…  – Павел сказал себе:

– По Москве слухи ползут быстро. Его не оставят одного, друзья Алексея Ивановича узнают, что случилось. Но без меня все равно не обойтись, я так называемая родня, я поеду в институт Склифосовского…  – он вспомнил, как в интернате они со Светой и Софией говорили то же самое:

– Их забрал Комитет, а Пенга у меня отняла проклятая политика, – разозлился Павел, – хватит, еще одного друга я никому не отдам, как не расстанусь с Аней и Надей…  – он решил не говорить Виктору о своей настоящей фамилии:

– Потом скажу, когда он придет в себя. Надо добраться до дома, выгулять собак, позвонить Ане, в госпиталь. Может быть, Данута все-таки свяжется с мастерской Неизвестного…  – он сварил еще кофе и заставил Виктора сжевать бутерброд:

– Когда мама умерла родами, – тихо сказал приятель, – мне было восемь лет. Но тогда всем занимался папа…  – он сгорбился в кресле, неслышно всхлипывая. Павел обнял его за плечи:

– И сейчас тебе обязательно помогут. Я здесь и у твоего отца были друзья…  – звонок у двери Лопатиных опять затрещал:

– Комитетчик вернулся, – недовольно подумал Павел, – что ему неймется? Виктор ясно сказал, что ничего не знает, что его отец уехал на рыбалку…  – стрелка на часах еще не миновала восьми. Во второй раз за утро Павел откинул щеколду:

– Это, кажется, друзья Алексея Ивановича. Быстро они приехали…  – судя по всему, старший, пожилой человек в скромном пальто, снял кепку:

– Мы к Виктору…  – он окинул Павла цепким взглядом:

– Вы новый сосед? Я вас раньше здесь не встречал…  – Павел отозвался:

– Я друг Вити, по… по…  – замявшись, он нашелся:

– По школе! Я заглянул за домашним заданием, а здесь…  – старик усмехнулся:

– Если заглянул, то оставайся, милый…  – светлые глаза блеснули холодом, – Витя расскажет, кто ты есть на самом деле…  – он бесцеремонно толкнул Павла в коридор: «И без фокусов, понял?».

– Понял, – хмуро отозвался юноша, – как не понять.

Он распахнул дверь комнат Лопатиных: «Витя, к тебе пришли».

Неуклюжий щенок овчарки носился по белому песку озерного берега. Воскресенье выдалось туманным, но мокрый снег прекратился. Ветер стих, в полдень стало почти тепло. Собака скакала среди сухих камышей, цапала зубами палочку, восторженно лаяла.

Завтрак накрыли не в пышной столовой, украшенной фресками, а на мраморной террасе. Спустившись вниз, Эйтингон застал Странницу в американских джинсах и холщовом фартуке, с полной сковородкой блинов:

– Еще омлет, товарищ Котов, – девушка смутилась, – тосты, овсяная каша. Давайте, я за вами поухаживаю…  – она оглянулась:

– Товарищ Лаврецкий, должно быть, спит…  – Падре покинул дачу глубокой ночью, после звонка из Москвы:

– Почти полное фиаско, – недовольно подумал Эйтингон о неудачной операции на реке, – Невеста нам принесла 880 и М на блюдечке с голубой каемочкой, как говорится, а мы все…  – он не смог удержаться от крепкого словца:

– Совсем не так надо было все делать, – он слушал доклад Скорпиона по громкой связи, – зачем они устроили цирк на воде? Пальба, прожектора, чуть ли не танки пригнали на Большой Каменный мост…  – Эйтингон вздохнул:

– Посольство сейчас затаится. Хорошо, если Невесте вообще разрешат выход с территории…  – девушка должна была прояснить обстоятельства предательства Пеньковского:

– И надо узнать, с кем Чертополох встречался у тайника, – напомнил себе Эйтингон, – вряд ли он носил кофе проклятой Марте Янсон. Нет, в Москве с давних времен сидит тщательно замаскированный крот…  – по мнению Эйтингона, операция провалилась из-за излишней поспешности Комитета:

– Комсомольские вожди хотели отрапортовать Никите, что западные шпионы пойманы, – вздохнул он, – после ареста Пауэрса мы считаем себя неуязвимыми. Мы торопимся и совершаем ошибки…  – американский пилот, сбитый под Свердловском, пока мотал срок. Эйтингон ожидал, что его обменяют на кого-то из советских разведчиков, провалившихся в последнее время на западе:

– Набережная приложила руку к аресту Лонсдейла, – подумал он о Британии, – ЦРУ не дремлет, они взяли Абеля…  – Падре ехал в Москву ради наблюдения за операцией в костеле святого Людовика:

– Туда посылают польку, Монахиню…  – сидя на кованой скамейке, Эйтингон попивал кофе из термоса, – мальчик придумал хороший план с ее внедрением к католикам, но подсадные утки в храме сейчас бесполезны. 880 там не появится…  – в ответ на вопрос Странницы, он повел рукой:

– Товарищ Падре, – Эйтингон усмехнулся, – выполняет новое задание. Придется вам…  – он подмигнул Страннице, – коротать воскресенье в компании старика…  – девушка приехала на дачу для работы над будущей операцией внедрения на Кубе и в Южной Америке:

– Она подтянет испанский, – задумался Эйтингон, – мы перебросим ее в западное полушарие с соответствующей легендой. Кубинским товарищам о ней знать не обязательно…

Команданте Че Гевара, по мнению СССР, нуждался в тщательном присмотре. Куба была крайне важна, со стратегической точки зрения:

– С Китаем мы поссорились, что очень недальновидно…  – Наум Исаакович щелкнул зажигалкой, – мы не имеем права упускать Кубу. Наши ракеты долетят оттуда до Белого Дома за четверть часа…  – он предполагал, что США, узнав о размещении ракет, встанет, что называется, на дыбы:

– У них есть Турция, – он затянулся «Мальборо», – они тоже утыкают ракетами нашу южную границу. Но до войны дело не дойдет, Кеннеди далеко не дурак, хоть он и молод…  – новый президент США беспокоил Наума Исааковича:

– Надо посмотреть на его дальнейшую политику, – решил Эйтингон, – если он будет чрезмерно вмешиваться в наши дела, стоит заменить его менее активным президентом. Кеннеди, кажется, считает себя паладином справедливости, как наш приятель 880…  – после разговора с Москвой он заметил Падре:

– В такой суматохе в канализационную трубу мог проскочить целый отряд коммандо, а не только два человека с отличной диверсионной подготовкой. Надо было использовать водолазов, сделать все