Последняя охота - Жан-Кристоф Гранже

– Два дня назад один из твоих «мальчиков» напал на графиню фон Гейерсберг.

– Брехня, – ухмыльнулся Брох, – она хорошая баба, добрая.

Собачник наклонился к Кляйнерту. Комиссар не сдвинулся ни на миллиметр – его трудно было испугать.

– Этих собачек дрессируют для защиты Гейерсбергов.

– Объясни…

Брох откинулся на спинку кровати:

– Нечего объяснять.

– Это ты с дружками двадцать лет назад спустил рёткена-чемпиона на цыганскую малышку?

Пауза затянулась. Брох смотрел на полицейских исподлобья, и его взгляд не сулил ничего хорошего.

– Мы за это заплатили.

Итак, за Марию отомстили – не закон и не суд, следов не осталось, Гейерсберги всегда умели заметать следы, и правосудие тоже вершили сами.

– За что меня тут держат? – внезапно взорвался Брох. – Допрос устроили, как виноватому. – Он наставил указательный палец на Ньемана. – Я – жертва, а вот этот – сволочь! Избил меня. Хотел убить. Ему самое место в каталажке!

Никто не повелся на его истерику, Кляйнерт только поморщился:

– Где ты был в ночь с третьего на четвертое сентября?

– Не знаю. Дома. А что?

– Я уже сказал – одна из твоих собак напала на графиню.

– Одна из моих? Да почем вам знать, что она моя?

– На ней была та же татуировка, что у рёткенов из твоего подвала.

– Вы ничего не докажете. Татушку можно сделать любому кобелю. Это не доказательство.

– Нет, это знак очень специальной нацистской бригады. Зондеркоманды Оскара Дирлевангера. В нее входили браконьеры и уголовники-рецидивисты. Во время последней войны они убили тысячи невинных.

– И что?

– Почему ты выбрал этот символ?

– Понравился…

– Две перекрещенные гранаты? Нацистский символ?

– Это не преступление.

Ответы Броха никуда их не выводили, а он как будто развлекался, загоняя их в тупик.

– Кто пометил твоих псов?

– Не помню.

– Откуда у тебя эти звери?

– Понятия не имею. Наша семья всегда их разводила.

– Ты – потомок одного из Черных охотников?

– Откуда мне знать?

– Твой отец работал на Гейерсбергов?

– Все на них работают, они тут хозяева.

– Мы нашли в твоем гараже мотоцикл Norton Commando 961 SE 2009 года.

Ньеман этого не знал. Вот, значит, как… Ну что же, тиски вокруг собачника сжимаются.

– Ну нашли и нашли, я что, скорость превысил?

– На моих французских коллег напала банда байкеров.

Брох не испугался.

– У вас ничего на меня нет, – с ленцой произнес он. – Одни косвенные улики. Пытаетесь повесить на меня нападение, совершенное рёткеном или мотоциклистом? Не прокатит, парни, найдите что-нибудь посерьезней.

Брох был прав, но Ньеман считал, что они сумеют его прижать. Он подошел к кровати. Довольно шуток! На этот раз браконьер отпрянул к стене – видно, вспомнил недавнюю стычку.

– Чем ты занят в «Черной крови»?

– Егерем служу. Слежу за животными и растениями.

– Уточни.

– Наблюдаю за дичью, за кормом, за условиями существования лесных жителей. Все должно быть в полном порядке.

– Для охоты с подхода?

– Для нее.

– Кто из Гейерсбергов практикует эту охоту?

– Сами у них и спросите. И скажите, пусть заберут меня отсюда. Я выйду через час, а вы останетесь и будете… – Он сделал неприличный жест.

Ньеман рванулся вперед и воткнул пальцы в раны на лице собачника. Тот завопил, из-под повязок брызнула кровь.

Майор отпустил его, и Брох рухнул на спину. Кляйнерт и Ивана схватили Ньемана за руки, удерживая на месте. Услышав крики, ворвались штутгартские сыщики, и палата окончательно превратилась в камеру дурдома.

Длинный шрам на животе Ньемана проснулся, перекрыл доступ воздуха к легким, его повалили на пол и снова надели наручники. Все было кончено…

Брох жал на звонок, вызывая врачей, Ивана кричала, держа его на мушке, а Кляйнерт призывал всех успокоиться. Мимо лица Ньемана метались ботинки, но ему ни до чего не было дела.

– Вы совсем рехнулись! – прошипела Ивана, встав на четвереньки.

Ньеман попробовал улыбнуться, что оказалось непросто – колено немца слишком сильно давило на спину. Звуки становились все глуше, он словно бы спускался в океанские глубины и никак не мог собрать вместе хотя бы две мысли.

Они правы. Все они. Нужно сесть в «вольво» и вернуться во Францию. Не домой. Не в бюро на улицу Труа-Фонтен в Нантере. В дом призрения для отставных полицейских.

А может – почему нет? – на кладбище.

Ивана смотрела, как в свете фар мелькают мимо окна ели, похожие на взятых в плен заключенных, растерянных, обезумевших, шагающих прямо в объятия смерти.

Ивана стянула на груди полы куцей курточки, нахохлилась и погрузилась в горькие мысли.

Она была в ярости. И очень встревожена. Ньеман, ее единственный и неповторимый шеф, сбросил маску. Опытный полицейский, вернувшийся с того света, вел себя как бесноватый и напоминал зомби с позеленевшим лицом, то и дело обливающимся липким потом. Он действовал наугад, был жесток и неэффективен, его хваленая интуиция отключилась, и он не то что не двигал дело вперед, но стал гирей на ногах у трезвомыслящих коллег.

Чтобы избежать худшей развязки, ей пришлось в прямом смысле слова умолять Кляйнерта пощадить шефа, и он пошел на попятный – ради ее прекрасных глаз. Врачи приводили в порядок браконьера после «внезапного ухудшения состояния», а Ньемана посадили в машину – успокаиваться.

Торговалась она с немцами жестко, но штутгартцы в результате согласились закрыть глаза на прискорбный эпизод в больничной палате при условии, что Ньеман этой же ночью пересечет границу. «Это не обсуждается!» – железным тоном произнес комиссар.

Когда люди из Криминальной бригады вернулись в центральный участок, Ивана пошла ва-банк: вкрадчивым тоном попросила Кляйнерта допустить Ньемана на встречу с Шуллером. «Это же по дороге, – уговаривала она, – и позвонил ваш ученый именно ему!»

Кляйнерт снова уступил. Так Ивана одержала двойную победу. Во-первых, и в-главных, она хотела, чтобы «ее» Ньеман покинул Германию на позитивной ноте – с информацией, открытием. Да все равно с чем, лишь бы чертово расследование перестало тормозить. А во-вторых, ей льстило, что женатый мужчина всерьез увлекся ею. Не как трухлявый пень, а как гибкая, живая, зеленеющая ветка.