Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - Виктор Голявкин

Я взял один мешок, поволок. Вдруг откуда ни возьмись вылетает Сикстинская Мадонна, отталкивает меня, я мешок отпускаю, и она кричит на всю квартиру:

– Не смейте этого делать!

– Не лезь! – кричит Викентий Викторович.

– Идиоты! – кричит Сикстинская Мадонна.

– Убью! – орет Викентий Викторович.

Он хватает мешок, волочит его к дверям.

Я стою, не знаю, как быть.

Сикстинская Мадонна подбежала ко мне, трясет перед моим носом указательным пальцем, кричит:

– Не слушайте его! Не слушайте его!

И ему:

– Пока не поздно! Пока не поздно!

– Бери мешок, болван! – орет Викентий Викторович уже возле дверей.

Я кидаюсь к мешку.

– Открой дверь, дура!

Викентий Викторович возится с замком, никак не может открыть.

– Молодой человек, оставьте мешок! – яростно грозит мне пальцем Сикстинская Мадонна.

– Как хотите… – говорю.

– Он меня обманул! – орет она. – У него нет договоров ни с какими организациями, ему никто ничего не заказывал! Он меня обманул! Я не позволю! Он меня обманул!

– Отдай сейчас же ключ! – Прыжками Викентий Викторович подскакивает к ней. – Пошевеливайся, шляпа! – орет он мне.

– Между нами все кончено, слышишь?! – кричит Сикстинская Мадонна.

Я снова берусь за мешок.

Викентий Викторович трясет Сикстинскую Мадонну за плечи – похоже, вытряхивает из нее ключ.

– Оставь меня! – твердит она. – Оставь меня!

– Мы не должны опаздывать! Мы не должны опаздывать! – повторяет он в бешенстве, продолжая ее трясти.

Сикстинская Мадонна вырывается, бежит на кухню. Что-то звенит, разбивается, хлопает дверца кухонного ящика – должно быть, ключ там, в ящике. Он своими козлиными прыжками несется за ней.

Сикстинская Мадонна вихрем проносится мимо меня (я стою в дверях комнаты), открывает дверь и выбегает вон из квартиры.

Лицо у Викентия Викторовича как у лягушки, такое сравнение мне сразу в голову пришло, как на него глянул: глаза вытаращил, губы вперед вытянул судорожно, так что жилы на шее вздулись.

Смотрю на него, ничего понять не могу. Настоящий спектакль. Мало мне своих скандальчиков!

– Мешки! Мешки! – вдруг орет он не своим голосом. – Скорей мешки! Мы не должны опаздывать!

Мы волочим мешки вниз по лестнице, возвращаемся, берем еще по мешку.

Во дворе мотоцикл, укладываем мешки в коляску.

– Задержали нас! Она нас все-таки задержала! – твердит он злобно.

Почти вталкивает меня в коляску, я кое-как помещаюсь на мешках.

– Куда мы едем? – спрашиваю.

Он не отвечает.

Мы выскакиваем со двора, чуть не сбив прохожего у ворот, мчимся вниз по Буйнаковской улице, почти врезаемся в колонну демонстрантов. Люди разбегаются. Викентий Викторович соскакивает на землю.

– Руководителя колонны ко мне! – кричит он, поправляя сбившуюся набок шляпу. – Немедленно руководителя колонны ко мне!

– Я руководитель колонны, – отвечает, подбегая к нам, женщина с красной повязкой на рукаве.

– Отлично! Сколько у вас человек в колонне? Так. Все ясно. Вы слышали постановление, что все должны иметь значки?

Руководитель колонны молчит, она не слышала такого постановления.

– Так. Отлично. Все ясно. Очень плохо, что вы не слышали! Вот вам значки. Вовка, подай пачку! Раздать людям, собрать деньги. На обратном пути заедем.

– Будет сделано, товарищ!

– Действуйте, товарищ!

Мотор тарахтит, пробиваем себе дорогу дальше сквозь колонну.

Я приподнимаюсь в коляске, грандиозная картина перед глазами: море людское движется, колышется. Знамена горят на солнце, как костры. С улицы Коммунистической, с Ольгинской, с Базарной плывут колонны.

Песни, песни со всех сторон.

«…Ты к сердцу только никого не до-пускай!..»

Продвигаемся с трудом, медленно, люди невольно расступаются. Несколько мальчишек идут за нами вплотную, хлопают, стучат по коляске, пытаются влезть на мешки, забавляются. Викентий Викторович оборачивается, злобно кричит на них.

Одна песня вливается в другую, одна заглушает другую, много цветов, да здравствует Первое мая!

«…Вставай, иди, кудрявая, на встречу дня!..»

Уткнулись в разукрашенную машину, не можем ее объехать, дети совсем осмелели, буквально лезут мне на голову. Неловкость моего положения очевидна: неприглядная роль разъезжать по праздничным улицам с такой целью. Знакомых бы не встретить. Так вот почему его жена была против!

– …Руководителя колонны ко мне!

Сую руку в мешок, протягиваю пачку, чувствую неловкость. Таким образом всучивать значки…

Дети мне мешают все больше, полные мешки значков привели их в неописуемый восторг, количество детей молниеносно увеличилось, они напирают твердо и непоколебимо, недосчитаемся мы пачек, если так будет продолжаться… Бросить все, пусть сам торгует, я к нему не нанимался продавцом, ни о чем таком не договаривался, так вот она какая, операция!

Нет, я не соскакиваю, не бросаю пачки, над которыми я сутками трудился. Не в силах я бросить столько работы, потраченное время, дни…

Стоим на месте. Хоть бы тронулись. Маленькое удовольствие сидеть на этих мешках, всем на посмешище! Не можем ехать, пока впереди машина не двинется.

Машина двинулась, мы за ней, дети за нами.

С трудом объезжаем. Все время отгоняю ребят, они виснут на мотоцикле.

– В сторону! В сторону! – кричит Штора.

Две девочки прыгают, хлопают в ладоши, только что запустили в небо воздушные шары, не замечают мотоцикл. Викентий Викторович тормозит, орет на них. Голос его тонет в песне.

– Руководителя колонны ко мне! Где у вас руководитель колонны?

Третья колонна, которой мы собираемся всучить значки, ссылаясь на несуществующее постановление. Руководитель колонны, молодой парень, твердо отвечает, что не слышал такого постановления.

– Не слышали? – повышает голос Штора. – А надобно бы слышать! Не мешало бы!

– А я не слышал, – спокойно отвечает тот.

– Но сейчас слышите? Надеюсь, сейчас вы в курсе? Деньги соберете, на обратном пути заберем.

– Я не слышал такого постановления, – твердит парень.

– Значок стоит рубль, вы меня поняли? Соберете, следовательно, с каждого по рублю, и не надо нервничать.

– А я и не нервничаю, – говорит парень, – просто я не слышал такого постановления.