Мемуары генерала барона де Марбо - Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо

Как только я прибыл в лагерь, полковник предложил провести ночь в его бараке. Мы договорились, что отправимся в путь на заре, с тем чтобы прибыть в назначенное место, на берег Констанцского озера, между городами Брегенц и Линдау. Нам предстояло пройти самое большее 3 лье. Я был крайне удивлен, когда в полночь я услышал, что офицеры садятся на лошадей. Я выбежал из барака и увидел, что строятся эскадроны и все готовятся уезжать. Полковники улан эрцгерцога Карла и драгун Розенберга, находящиеся под командованием полковника гусар, но которым он не сказал ничего о своих планах, приехали к нему, чтобы узнать причину столь поспешного отъезда. Я также был этим удивлен. Тогда старый полковник ответил с холодной насмешкой, что фельдмаршал Елачич боится, что французы выкинул какие-нибудь шутки в отношении австрийских солдат (мы должны были проходить около их лагеря, чтобы пройти кратчайшей дорогой к Линдау), что могло вызвать ненужные стычки. Елачич и маршал Ожеро договорились, чтобы он приказал австрийским войскам отойти дальней дорогой, в обход французского лагеря и города Брегенц, избегая, таким образом, встречи между солдатами двух враждебных сторон. Он добавил, что переход гораздо более длительный и путь более трудный, поэтому командиры обеих армий ускорили начало этого перемещения на несколько часов. Он очень удивлялся, что я не был об этом предупрежден. Но, возможно, письмо, которое мне было отправлено по этому поводу, задержалось на аванпостах из-за какого-то недоразумения. Он даже продолжил свой розыгрыш, приказав офицеру проехать по всей линии и узнать, не было ли депеши.

Мотивы, выдвинутые полковником гусар Бланкенштайна, показались вполне убедительными обоим офицерам, и они не высказали никаких замечаний. Я тоже смолчал, хотя инстинктивно чувствовал в этом какой-то подвох, но что я мог делать один среди трех тысяч вражеских всадников? Лучше было продемонстрировать доверие, чем высказать сомнение в искренности намерений австрийской бригады, к тому же я не знал о побеге дивизии принца Роана, и признаюсь, что мне не пришло в голову, что командир кавалерии старался таким образом спасти себя от капитуляции. Итак, я поехал рядом с ним во главе колонны. Австрийский командир так хорошо знал местность, что прекрасно выбрал направление, чтобы пройти как можно дальше от французских постов, расположение которых к тому же было видно благодаря бивуачным огням. И мы действительно нигде не затронули этих постов. Но то, чего не ожидал старый полковник и чего он не смог избежать, так это встречи с кавалерийскими патрулями, которые обычно высылаются ночью на некоторое расстояние от лагеря.

Внезапно мы услышали: «Кто идет?» Перед нами была многочисленная кавалерийская колонна французских войск, и при свете луны мы очень хорошо могли ее рассмотреть. Тогда старый венгерский полковник, не высказав ни малейшего волнения, обратился ко мне: «Это вас касается, господин адъютант. Будьте любезны, пройдите со мной, чтобы все объяснить командиру этого французского отряда».

Мы выезжаем вперед, я говорю пароль и оказываюсь перед 7-м конно-егерским полком, который узнал во мне адъютанта маршала Ожеро и к тому же был еще ранее извещен о том, что австрийские войска ожидаются для сдачи оружия. В связи с этим эти конные егеря не выразили никакого протеста и без всякого труда пропустили кавалерийскую бригаду, которую я возглавлял. Французский командир, солдаты которого держали сабли наготове, сделал движение, чтобы вложить их в ножны в знак полного согласия, которое должно было царить между двумя колоннами, встретившимися мирно. Я спросил у старшего офицера наших егерей относительно изменения часа сдачи оружия. Но он не был в курсе дела, и это не вызвало у меня ни малейшего подозрения, поскольку приказы такого рода отнюдь не относились к тем, которые штаб передавал в полки.

Итак, я продолжал ехать с иностранной колонной в течение всей ночи, находя гем не менее, что обход, который мы делали, был слишком длинным и что дороги были в очень плохом состоянии. Наконец, на заре старый полковник, заметив более твердый и гладкий участок земли, сказал мне несколько насмешливым тоном, что в его обязанность входит передача в руки французов конского состава трех полков и, для того чтобы лошади при этом находились в хорошем состоянии, он хотел бы в последний раз позаботиться о бедных животных, дав им поесть овса.

Бригада остановилась, солдаты спешились. Один только полковник гусар Бланкенштайна остался верхом. Он собрал вокруг себя офицеров и кавалеристов трех полков и вдохновенным тоном, который делал этого старого вояку просто великолепным, объявил им, что дивизия принца Роана предпочла честь позору и отказалась подписаться под унизительной капитуляцией, на которую согласился фельдмаршал Елачич, обещав сдаться французам со знаменами, оружием и войсками. Затем он сообщил, что дивизия Роана отправилась в сторону Тироля, куда и он провел бы свою бригаду, если бы не боялся, что в этих голых горах он не найдет никакой еды для лошадей. Но теперь, поскольку перед ними долина, куда они благодаря хитрости, которой он гордится, зашли на 6 лье раньше, чем французские войска, он предлагает всем, у кого в груди бьется настоящее австрийское сердце, последовать за ним через Германию до Моравии, где они соединятся с войсками их августейшего императора Франца Второго.

Гусары Бланкенштайна ответили на эту приветственную речь своего полковника громким одобрительным «Ура!», но драгуны Розенберга и уланы эрцгерцога Карла сохраняли неодобрительное молчание. Что касается меня, то, хотя я и очень слабо знал немецкий, чтобы полностью понять речь полковника, те слова, которые я все-таки понял, а также общий тон оратора и позиция, в которой он находился, позволили мне догадаться, о чем же шла речь. И признаюсь, был очень удручен тем, что, хотя и не подозревая о том, и я сам послужил инструментом этому чертову венгру.

Жуткий шум, поднявшийся в толпе, окружавшей меня, дал мне почувствовать и понять все неудобства, которые возникают, когда армия состоит из самых различных народов и представляет собой некий неоднородный конгломерат. Именно такой и была австрийская армия. Все гусары венгерского полка Бланкенштайна одобряли, конечно, то, что предложил их соплеменник. Но драгуны были немцами, а уланы — поляками. Венгр, таким образом, не имел никакого морального влияния на эти два полка, которые в этот тяжелый момент слушали только своих собственных офицеров. Те же заявили, что считают себя связанными актом капитуляции, которую подписал маршал Елачич, и они не хотят своим уходом усложнить положение фельдмаршала и тех своих товарищей, которые уже находятся в плену у французов. Действительно, ведь последние имели полное право отправить их во Францию, если бы часть австрийских войск нарушила заключенный договор. На это гусарский полковник ответил, что если командующий армией, теряя голову, уклоняется от своего долга и сдает войска врагу, то подчиненные не должны советоваться с кем-либо другим, кроме чувства собственного достоинства и привязанности к своей стране. Тогда полковник, размахивая саблей в одной руке и схватив другой рукой штандарт своего полка, воскликнул: «Ну что ж, драгуны! Давайте отдадим французам ваши поруганные штандарты и оружие, которое наш император вам дал, чтобы защищать его. Что касается нас, храбрых гусар, мы присоединимся к нашему августейшему правителю, которому мы еще сможем с честью показать наше незапятнанное знамя и сабли наших храбрых солдат». Затем, приблизившись ко мне и бросив презрительный взгляд в сторону улан и драгун, он добавил: «Я уверен, что, если бы этот молодой француз находился в нашем положении и вынужден был бы принять ту или другую сторону, он встал бы на сторону более храбрых. Французы любят славу так же, как и свою страну, и знают, что такое честь». Сказав это, старый венгерский командир пришпорил лошадь и, пустив свой полк галопом, вскоре исчез вдали.