Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

идеологией и, от греха подальше, могли «почистить» архив в 50-60-х гг. ХХ в.

Однажды Виппер бросил красивую фразу: «История не только наука, но также искусство». Это было смелое заявление для первой половины XIX в., когда на Западе и в России историки с успехом боролись за статус полноценной науки, стремясь опираться в своих исследованиях на объективный анализ исторических источников, разрабатывая все более изощренные методы их исследования, расширяя круги научных интересов. Наука истории пыталась жить по законам точных, доказательных и проверяемых дисциплин и многого достигла на этом пути. Но и потеряла очень важные качества, полученные от единородного искусства: страсть, эмоциональную оценку человеком (историком) жизни и деятельности другого человека (героя), высокий гуманизм, поднимающийся до всечеловечности. Подлинное искусство, будучи национальным, существует в наднациональном пространстве. Многое приобретя и многое потеряв, историческая наука не смогла, тем не менее, избавиться от «родимых пятен» регионализма, т. е. от местечкового национализма. От того национализма, которым, как справедливо писал когда-то Ленин, часто болеют «обрусевшие инородцы» (он имел в виду людей типа Сталина и Орджоникидзе). Им болел «отец народов» грузин Сталин, им болел по сложившимся жизненным обстоятельствам обрусевший немец Виппер. А национализм – это ненависть, выдаваемая за любовь, т. е. ресентиментное чувство, для которого война дала особенно обильную пищу.

* * *

Главу «Посмертный суд над Грозным» Виппер переработал основательно. В первом издании она состояла из четырех небольших разделов, в которых автор в свободной и обобщенной форме говорил о противоречивых оценках деятельности Грозного, которые давались русской и зарубежной историографией. Именно в этой главе историк задался вопросом: насколько зависели бы оценки деятельности царя от того, в какие годы он закончил бы свой жизненный путь? Виппер заявил, что умри Грозный в 1556 г., т. е. сразу после покорения Казани и Астрахани, его бы оценивали как «великого завоевателя, подобного Александру Македонскому». Он бы оказался непричастным к разгрому России в Ливонской войне, ему простили бы и казни, и все-все, как прощают Македонскому казни сподвижников и бред величия. Но поскольку царь вовремя не умер, то его зачислили «в другую историческую рубрику, под титул «тиранов». Его присоединили «к обществу Калигулы, Нерона, Людовика XI и Христиана II, в проблеме его личности психиатрические мотивы выступили чуть ли не на первое место»[237]. Размышление, конечно, любопытное, но малопродуктивное, и не только из-за банального умозаключения, что история не знает сослагательного наклонения. История-то не знает, но в России век за веком одни люди постоянно пытаются заставить других людей «переиграть» в своем воображении прошлое. Вот и Виппер в 1922 г., по собственной инициативе и без всякого давления со стороны советской власти, из чувства неприязни к силам, разрушившим его привычный мир, стал взывать к иным грозным и не менее разрушительным силам и образам.

Если взять за основу то, что Виппер написал об Иване Грозном, то можно сделать заключение: он отрицает свободу воли человека. Царь у него – жертва различных обстоятельств: то жертва корыстного окружения, то – заговоров князей и бояр, то – злобных перебежчиков, то – иностранных злопыхателей, государственных деятелей и т. д. Грозный всего лишь обороняется, вынужден отвечать на сторонние вызовы. Я думаю, что если человек (царь) свободен (а Грозный был, как и все люди, без сомнения, свободен!), то он волен был добиваться разгрома татарских ханств или не добиваться этого вовсе. Он волен был учреждать опричнину или начинать Ливонскую войну или же не делать ни того, ни другого. Он волен был жениться семь раз, а мог бы остановиться на первой, любимой жене и т. д. В случае более ранней смерти Ивана IV иной царь «на его месте» повел бы себя совершенно иначе, но нам не дано знать, как бы он себя повел, а главное – кем бы был этот другой? Кто мог предположить, что за год до смерти он станет виновником гибели своего сына Ивана? Тем более кто мог предугадать воцарение Бориса Годунова? Никто, даже в год смерти Ивана IV. Нельзя предугадать или предсказать бесконечные варианты будущего, поскольку оно открыто для преобразований и бесконечно вариативно. Человек свободно выбирает один из них, как единственно возможный. Опричнины могло не быть, все силы государства могли быть направлены царем и его окружением не против ливонцев (европейцев), а крымцев или, например, на открытие земель и освоение ресурсов Сибири. Тогда не было бы пожарищ 1571 и 1572 гг., тысяч проданных в рабство людей, Смутного времени и т. д., а освоенные с тех пор Сибирь, Дальний Восток, Аляска до наших дней служили бы бездонными источниками существования. Нашим правителям не занимать воинственности, но мудрости хватает не многим; к повседневному труду не приучены не только низы, но и верхи. Впрочем, задним числом можно предложить сотни придуманных сценариев и благодушных концов исторических драм. Действительно, любой человек, пока живет, свободно выбирает то один, то другой из вариантов и стремится проводить выбранное в жизнь. Другое дело, что из этого стремления получается и куда оно ведет? Непредсказуемость будущего – универсальный и самый восхитительный закон истории мира, поскольку история есть сама жизнь. А талантливо прожить свою жизнь может далеко не каждый. Грозный и Сталин, каждый по своему, но одинаково утопили свой дар жизни в пролитой ими крови, которая никогда не схлынет с Русской земли. Её запах до сих пор кого-то возбуждает, тогда как большинство, этих вечно потенциальных жертв, оставляет равнодушным.

* * *

Випперу отчаянно не хватало хотя бы одного зарубежного свидетеля грозненской эпохи, который бы положительно оценивал внутреннюю и внешнюю политику Ивана IV. Будучи знатоком западноевропейских архивов и исторических источников, он обнаружил во «Всемирной истории», в сочинении французского историка начала XVII в. де Ту, несколько пассажей о Московии, Ливонской войне и царе. Де Ту не был современником царя, не знал русского языка, писал на основании чужих рассказов и сочинений. Судя по тому, как его изложил Виппер, француз, так же как Карамзин (и за сто лет до него), увидел в царствовании Грозного несовместимую двойственность. Виппер писал, что французский историк отмечал успехи царя в укреплении и расширении государства, был славен делами, «блеск которых иногда омрачала его жестокость». Француз довольно подробно описал Московскую (Ливонскую) войну и ее потери для России (более 300 тыс. убитыми и 40 тыс. пленными), но еще хуже было то, что «эти потери обратили области (Великих) Лук, Заволочья, Новгорода и Пскова в пустыню, потому что вся молодежь (этого края) погибла во время войны, а старшие не оставили по себе потомства». Де Ту явно не поверил свидетельствам об опричнине и разгроме