Стальные боги - Замиль Ахтар

интерпретация. Вместе с Орво в гроб положили каменное изваяние Мэрота.

Мы помолились за Орво на Ангельском холме. Орво погиб как мститель за невинных этосиан, а потому его душа будет покоиться на шелковом ложе под присмотром ангелов. Орво и все погибшие паладины мирно отправятся в Баладикт, небесную часовню, где души ожидают дня Воздаяния. Я помолился за то, чтобы в раю их ждал обещанный надел.

Лучше бы я умер и присоединился к ним. Но я сидел в горячей ванне, пока Джауз обрабатывал новую дыру в моей культе мазями и спиртом.

– Тебе не захочется это слушать, Великий магистр… – сказал он, вытирая культю. Над раной от стрелы чуть выше локтя вздулась шишка. – Но лучше всего отсечь всю руку.

– Я и без того смешно выгляжу.

Я опустил единственную руку в кувшин с ледяным молоком. Это лучший способ исцелить ожоги. Выглядят они ужасно, но не помешают пользоваться рукой.

– Ты везунчик: стрела попала в уже бесполезную конечность.

– Везунчиков не существует. Так объявил Архангел. А моя рука не бесполезна. Я собирался прикрепить к ней золотую ладонь.

Джауз натер вздутие мазью. Она так жгла, что боль проникала до кости. Фантомная ладонь сжалась в кулак. Я изо всех сил старался не завыть.

– Подождем еще денек, – сказал Джауз. – Если состояние не улучшится, я отрежу тебе руку, иначе Архангел заберет твою жизнь.

Он сложил ножницы и другие инструменты в зеленую сумку.

– Как там твоя жена, Джауз?

Джауз покраснел, как безбородый юнец.

– Само очарование. Рассказывает мне разные истории. Ее привезли сюда, захватив в рабство в Аланье. К шаху она довольно холодна, но обожает свою дочь.

– Полагаю, теперь она твоя дочь. Ты только представь. Ты отчим принцессы. Скоро тебя объявят шахом! – Мы с Джаузом добродушно рассмеялись. Ничто так не отвлекает от боли, как смех. – Ты уже выпустил ее из клетки?

Он помрачнел.

– Я не дурак. Пленники в конце концов смягчаются, но на это требуется время. А знаешь, ее навестил патриарх. Пытался ее обратить, ведь она единственная оставшаяся в городе латианка, даже привел хор. Она сказала, что он превосходно говорит на парамейском.

– У него много талантов. Уверен, что знаю далеко не обо всех.

– Ты ему не доверяешь?

– Император Ираклиус однажды сказал: «Никогда не доверяй низкорожденному, достигшему высот: чтобы этого достичь, он наверняка совершил какую-то подлость».

– Мудро. Могу поспорить, он говорил о тебе!

Мы с Джаузом снова посмеялись.

– Вообще-то, он говорил о себе.

Воспоминания об Ираклиусе омрачили мое настроение. Сколько славы он заслужил, когда Архангел приносил ему победы с помощью стали и крови моих паладинов.

– Отдохни немного, Великий магистр, – сказал Джауз. – Это приказ твоего шаха!

И меня снова взбодрил смех.

Я проспал целый день. Джауз дал мне травы, чтобы спать и ночью. Но я их не принял. Я ждал в темноте, не зажигая свечей. Ждал ее.

Пятнадцатилетняя Элли стояла в свете убывающего полумесяца, заглядывающего в мое окно. Ее черные глаза без белков меня не беспокоили. На ней было чистое белое платье с узором из лилий. Прямые, как у меня, волосы цвета воронова крыла ниспадали до плеч. Ангел во тьме. Она наблюдала за мной из другого угла комнаты.

При виде ее я просиял.

– Иди сюда.

Она подошла ко мне, не отбросив на стену тени.

Элли опустилась на колени у моей кровати.

– Тебе лучше, папа? Ты поправишься?

– Поправлюсь, Элли.

Я вытянул руку, чтобы коснуться ее щеки, но замер, не желая тревожить чистоту своей обгоревшей кожей.

Она схватила мою руку и приложила к своему лицу. Я так скучал по ее мягким щекам. Теперь она уже женщина, скулы вытянулись, лицо стало худым. И все же я снова увидел свою Элли и не мог остановить слез.

А потом я заметил огромный шрам на ее шее. Кто это сделал?

И тут в голове возникла картина, как я душу девушку на морской стене. Я свалил ее и перерезал горло ее же саблей. Нет, это не могла быть Элли. Только Падшие могут совершить что-то столь ужасное, а я не приверженец Падших.

Элли заметила, как я пялюсь на шрам, и хихикнула. Она поднесла руку к шее и провела по ней ребром ладони. А когда отняла руку, там была лишь гладкая кожа. Я с облегчением вздохнул. Моя Элли цела и невредима, а для отца нет ничего важнее.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, папа.

– Я счастлив. Мне достаточно снова увидеть тебя, чтобы быть счастливее всех на свете.

– А ты знаешь, от чего буду счастлива я?

Она провела моей рукой по своему лицу и волосам.

– Расскажи. Я дам тебе все что угодно.

– Мне нужны мама и брат. Тогда мы станем большой счастливой семьей.

Она поцеловала мою обожженную ладонь.

– Вот и все, чего я хочу. Опять стать семьей, вместе с тобой.

Я потянулся, чтобы поцеловать ее волосы, но губы коснулись лишь воздуха. Она исчезла.

Все утро я лежал в постели, нюхая ладонь в том месте, куда ее поцеловала Элли. Ее слюна пахла лилиями. Когда пришел Джауз, чтобы промыть и осмотреть мои раны, я закричал на него, чтобы пришел завтра. Даже не позволил обработать нарыв на культе, превратившийся в месиво из крови и гноя.

Меня навестил Зоси, по-прежнему с перевязанным носом. Я всегда восхищался его длинным и гордым носом. Красно-черная кольчуга болталась на костях. Он почти ничего не ел.

– Я день и ночь молюсь за твое здоровье, молюсь и за душу Орво.

Он выпрямился и посмотрел на меня, как пес после выволочки. Возможно, он винил себя.

Я сел в постели.

– Жизнь и смерть, хворь и здоровье – все определяет Архангел с небес. Они призваны испытать нашу волю, наш характер и веру.

– Когда умерла моя сестра, я говорил себе то же самое.

– Алма была чистой душой. И хорошей женой. После ее смерти я ничего не ел шесть дней. Но испытания, которые посылает нам Архангел, всегда возвращают нас к вере. Все лишения несут и благодать.

Зоси понурился. Он нервно сглотнул и спросил:

– И какую же благодать принесла тебе ее смерть?

Я задумался над его вопросом. Зоси глубоко мыслил, и, чтобы соответствовать ему, я должен был говорить сердцем.

– Странно, но ее смерть научила меня справляться с гневом. Раньше я винил в постигших меня бедствиях зло. Зло неверующих. Зло греха. Но разве болезнь – это зло? Разве оспа, унесшая ее жизнь, сделала это со злым умыслом? Бедствия порождаются не злом, а милосердием