Между строк - Ирина Васильчикова

— Я и сама до конца не поняла. Мне позвонила знакомая редактор Эмма. Попросила выручить. Дело в том, что это игра на деньги, и если ты в течение последних двух лет принимал участие в подобных проектах, тебя забракуют. Но один мужик скрыл, что он играл. В последний момент служба проверки это выяснила. Эмма долго меня уговаривала. Я согласилась, но с условием, что съемки будут днем, не раньше двух. Через неделю она позвонила и сказала, что я в первой пятерке вторая. Значит, приехать надо к десяти утра. Я опоздала минут на пятнадцать. Кто-то из девочек-администраторов попытался прочитать мне на эту тему нотацию. Пришлось объяснить, что опоздать на съемку невозможно.

— Как же ты играла?

— Не помню. У меня была единственная мысль во время игры — не начать зевать в кадре.

— И ведь срезалась на какой-то ерунде.

— Не говори. Уже после того как я отстрелялась, мы пошли с девчонками выпить кофе, потом потрепались в курилке. Я только через полчаса проснулась. Сама себе удивляюсь.

— А как Левин? — оживилась Анюта.

— Он, прочитав досье, стал ехидничать: «Папарацци, не буду вам помогать!» Я была невыспавшаяся, а потому злобная и циничная: «Встретимся на тусовке, я же вас подловлю жующим, с перекошенным лицом, и еще фотографа натравлю. Комментарии будут мои». Он сразу ехидничать перестал.

— Жаль, это вырезали.

Так беседа шла своим чередом. Было много шуток и приколов, особенно о журналюгах. Иначе Толик нас не называл. С чего такая ненависть — оставалось загадкой.

В разгар разговора раздался звонок в дверь. Пришла еще одна гостья. Как потом выяснилось, по профессии парикмахер. Приехала, чтобы Толик решил ее проблемы со спиной, после чего она собиралась его «окультурить», как она выразилась. Он пытался язвить: «Я не грядка, чтобы меня окультуривать».

И тут я решила в очередной раз поменять прическу. Как знать, может, после этого в моей жизни наступят перемены? Хотелось верить, что к лучшему. Я обрисовала, что я хочу, и работа началась. Но наверное, просто так ничего не бывает. И мое утреннее беспокойство было небеспочвенно. В самый ответственный момент зазвонил мобильник.

— Привет! Это Валера Килеев. Я из театра звоню. Морозов около театра оступился. Жуткий гололед. То ли растяжение, то ли перелом, то ли вывих — непонятно. Спектакль, наверное, отменят. Ждем врача. Если можешь, приезжай. Сама будь осторожней. Пока. — И он отключился.

Валерий Килеев — коллега Морозова по театру и его близкий друг. В отличие от Морозова, который держит переживания и эмоции в себе, Килеев — рубаха-парень. Он не умеет скрывать мысли и чувства, чем иногда осложняет жизнь себе и окружающим. В любой компании он свой человек, за что любим друзьями. Высокий, плечистый, темноволосый красавец с пронзительными черными глазами, он пользуется успехом у женщин, но верен своей жене Ладе, однолюб. С Ладой они познакомились на телевидении. Килеев пришел на эфир, а Лада работала редактором на программе. Любовь с первого взгляда обернулась бурным романом, который закончился свадьбой. Сейчас Валеру и Ладу радует плод их любви — семилетняя дочь Ася, шустрая, сообразительная не по годам девочка.

— Света, давай быстрей. Мне надо ехать.

— Минут пятнадцать я тебя еще помучаю.

— Но не больше.

Только теперь я поняла, что мы с Морозовым не общались четыре дня. Я закрутилась, он тоже не звонил. Что же это происходит? Господи, не может же на одного человека обрушиться сразу столько неприятностей! Когда же кончится этот ужасный год?!

Мысли бегали, мелькали, не желая фиксироваться. Словно кто-то открыл спичечную коробочку, откуда в разные стороны разлетелись майские жуки. Тут как бы сам собой всплыл из глубин памяти телефон. Упс! Сергеич!.. Еще через секунду я поставила на уши все травматологическое отделение Склифа.

— Сергеич! У меня проблема. Там то ли растяжение, то ли вывих, пока не ясно. Скоро будем у тебя.

— Что случилось? Ты толком объяснить можешь? У кого растяжение?

— У Морозова.

— Андрея?

— Да.

— И где он сейчас?

— В театре. Должен был играть спектакль. Я сейчас туда еду. Потом мы — к тебе.

— У кого вывих — это у тебя. Причем мозгов. Я, конечно, понимаю: если с женщиной нет проблем, это не женщина, но…

— Ты ничего не понимаешь!!!

— Так ты же ничего не объясняешь.

— Я сама ничего не знаю. Мне только что позвонил его друг.

— А ты-то какое отношение имеешь к Морозову?

— Прямое. Ладно. Я убегаю. Жди.

Сергеич был другом семьи. В свое время к нему попала сначала мама, потом папа, потом я. Человек он был, как говорится, свой в стельку. Общаться с ним я могла абсолютно спокойно, не ловя себя на том, что скажу что-то не то. Никто не оттаптывал мне ногу под столом с намеком: поручик, молчать! Профессиональный цинизм давал о себе знать.

Юрий Сергеевич Шумский соответствовал своей фамилии на двести процентов. Его всегда было слышно, но уследить за его перемещениями было невозможно. Он, как фантом, иногда оказывался сразу в нескольких местах. Казалось, только что он говорил по телефону, а его уже видели на другом этаже. Когда он успевал спуститься — не замечал никто. У него всегда наготове было несчетное количество баек, анекдотов и афоризмов, и всегда они были в тему. Но это касалось лишь общения вне работы или когда он хотел поддержать кого-то из пациентов. Сергеич, как никто другой, умел сочувствовать людям. Когда же речь заходила о работе, он становился необычайно серьезным и собранным. Даже не верилось, что этот крепыш только что балагурил, только что все вокруг сотрясалось от смеха. И кроме всего прочего, Сергеич был суперпрофессионалом. Он отдавал больным себя — свои знания, умения, душу, время — и сокрушался, что молодых коллег интересуют только деньги, что они не готовы сострадать, а больной для них — источник благосостояния. Шумский был слишком предан работе.

К сорока семи годам у него была любимая жена Люда и красавица-дочь Тамара, которая уже в двенадцать лет знала, чего хочет от жизни. В пятнадцать она экстерном окончила школу, затем поступила в МГУ на юридический факультет. Необычайно целеустремленная девочка.

А совсем недавно Шумский сделал себе подарок — защитил кандидатскую диссертацию, которую писал пятнадцать лет. Все некогда было. О докторской он и не заикался, представив, сколько времени это займет.

Я на ходу распрощалась с гостеприимными хозяевами, так и не успев толком с ними пообщаться. И выбежала в промозглые сумерки московских улиц.

Через двадцать минут я была в театре. Просто мировой рекорд. По-хорошему, ехать до него было не меньше получаса, а то и побольше. Это как повезет с транспортом, но меня словно несла какая-то сила.

Влетев на служебный вход, я чуть не снесла бабушку-вахтершу, воинственно преградившую мне дорогу.